И хоть какая неожиданная неприятность упала на Павлика, как ему ни тяжело на сердце, а водоход не бросает. Винтики, шпунтики, колесиками колесики — подкручивает их Павлик, совершенствует, подчищает, смазывает свиным салом. Вчера мать жаловалась:
— Ты, Павел, какой–то там водопровод делаешь; а обычной ловушки на мышей сделать не хочешь. Ежедневно сало таскают. Какие–то мыши пошли необычные — никогда не слышала, чтобы вот так целыми кусками сало воровали…
Павлик только носом фыркнул — он только что спрятал за пазуху немаленький кусочек. Такие уж они — изобретатели. Съесть не съест, а винтики–шпунтики обязательно смажет.
И сегодня, как обычно, возился Павлик с водоходом. Много работы. Несовершенная еще машина. Далеко еще ей до серийного производства.
А дверь в сарайчик тихо отворились. Глянул Павлик, и почему–то его сердце так громко застучало, так застучало…
На пороге стояла Олеся. И почему–то потупился Павлик. И Олеся потупилась, молча стоит у порога, в руках васильки синие, и она с них лепестки срывает.
Павлик нарочно начал стучать молотком, с преувеличенным вниманием рассматривал какие–то колесики. И тогда зашевелились губы у пионерки:
— Павлик… — молчит Павлик, стучит молотком.
— Павлик, я пришла… Мне очень жаль тебя, Павлик. Почему ты не хочешь признаться? Скоро письмо будет от товарища Постышева. Ты, Павлик, сделаешь водоход, мы тебе простим, Павлик… Вышку построим. Праздник у нас будет спортивный. Ты же был хорошим пионером!..
И вдруг дернулся Павлик, бросил молоток.
— Был и есть! И ничего я не знаю! Ничего! Чего ты пришла? Ты не веришь мне? Не хочу я с тобой говорить! Не хочу!
Олеся резко повернулась и сделала шаг к двери. Что ей осталось? Уйти! Как обидно — пришла искренне, по–пионерски поговорить, а он… он…
Олеся взялась за дверную ручку. Как больно щемит сердце! Неужели она сейчас уйдет, а Павлик останется снова — один, одинокий? Ат, зачем жалеть такого? Хулиган он! Недостоин быть пионером!
И другая мысль уже возникает, рождается в уголке сердца. «А что, если Павлик и вправду не виноват?» Нет, этого не может быть. Платочек у него… Платочек. Это такое доказательство, что никакого сомнения не вызывает.
Но почему так трудно? Почему щемит сердце?
Олеся оглянулась, решительно подошла к верстаку и быстро положила на него пучок синих васильков. Крутнулась и вышла.
Синие васильки лежали на верстаке. Те васильки, что их с корнями удаляют с колхозных полей. Где–то на отмелях, на холмах над Днепром нарвала их Олеся.
Павлик коснулся цветов. Ушла Олеся. Сжалось сердце — как больно! Сжалось в маленький комочек.
РАЗДЕЛ ВОСЬМОЙ
рассказывает об ответе Павла Петровича Постышева пионерам, о спортивных упражнениях деда Галактиона на велосипеде, а также о трагедии с картузом вышеупомянутого деда
Эти известные стихи, наверное, не о нашем почтальоне. Его зовут не дон Базилио, а совсем наоборот — Венедикт Валентинович. В давние времена, когда еще был жив отец Венедикта Валентиновича, жил в деревне поп — отец Лука. Большой шутник был поп Лука. Крестя младенцев, он давал детям бедняков совсем необычные имена, такие, что и произнести их было трудно крестьянам: Феоктист, Полиевкт, Нимфолора, Гервасий, Епамидон, Анемподист. Только заранее, хорошо заплатив попу за крестины, можно было его умастить: дочь будет не Евпистимея или Каздоя, а просто — Мария.
У родителей нашего почтальона не было чем подмаслить попа, и он дал имя младенцу — Венедикт. (Кое–кто звал почтальона по–своему — Индюк Валяйтинович).
Так вот. Полевой дорогой мчался на новеньком велосипеде колхозный почтальон Венедикт Валентинович. Кожаная сумка с письмами висела у него на боку, почтальон вовсю крутил педали. Это был тот самый почтальон, что некогда привез письмо деду Галактиону от внучки Олеси.
Венедикт Валентинович быстро ехал мимо густой усатой пшеницы, мимо ржаного океана. Океан определенно начинал желтеть. Пшеницы стояли полноколосые, налитые молоком. Еще неделя, и застрекочут здесь жатки, закипит буйная работа. Ай, урожай! Ай, какой урожай!
Арка из белой березы охраняет въезд в село. Возле сельсовета Венедикт Валентинович молодцевато соскочил с велосипеда. И тут увидел он деда Галактиона.