— Ну, зачем вы так? Иметь хороших детей — разве это не радость? Это важней любой диссертации. Вы все понимаете, все делаете, чтобы спасти его.
— Я готова жизнь ему отдать, — сквозь слезы исповедовалась женщина. — слушайте дальше. Решили мы построить в деревне дом. Разрушили старый. Юра и не притронулся ни к чему. Наняла людей. Сын дал денег. Уже накупила пиломатериалов, кирпича, цемента. У меня столько энергии. Желания. Могу горы свернуть. И всюду одна. Все сама. Не хочет муж помогать. Бог с ним. Не лежит у него душа к этой стройке. Он говорит: я устал жить. Понимаю. На его долю столько свалилось забот. Пришлось крутиться как Марку по пеклу…
«Вот тебе ГКЧП. Человеческая драма», — грустно подумал Сахута, понимая, что он бессилен помочь. Ректор новый, малознакомый, да и сколько может терпеть любой ректор? Секретаря парткома знает лучше, а что может сделать тот? Позовет на беседу. Пожурит. Человек послушает. Выйдет от него и снова напьется. Как не выдержал сегодня…
— Со стройкой я справлюсь. Но тут выскочила проблема. Председатель сельсовета уперся: ставь дом на месте прежней хаты. А я хочу поставить новый дом напротив. Через дорогу. Место там свободное, более высокое. А дом я хочу с этой… масандрой. От, черт ее дери, все путаюсь — с мансардой. Приедут дети, внуки. Чтобы хватило всем… А где стояла старая хата — место низкое. Там такие помидоры будут расти! Загляденье! Может бы вы позвонили в райком или райисполком? Неужели это неразрешимая проблема?
— Это мы решим, — повеселел Сахута. — Знаю там районное руководство. Думаю, это уладим. Валентина Игнатьевна, мне кажется, ваша энергия, ваше желание построить дом для внуков должны заинтересовать и мужа. Депрессии приходят и уходят. Жизнь побеждает. Ваша любовь должна победить. Он спас вас, а теперь вы спасете его. Ну, понятно, понадобится и терпение, и любовь, и нежность. Недавно в одной газете прочитал, что поцелуи очень полезны. Так вот. Я и подумал: наши родители газет не читали, а про поцелуи все знали. Я уверен, что у вас все наладится.
— Ой, Андрей Матвеевич, знаете… Ну, как вам сказать? Я всегда хотела, чтобы в семье был лад. Да не получается. А теперь у меня больше уверенности. Вы вернули мне веру. Я вам очень благодарна. Время теперь смутное. Неизвестно, что случится завтра. Пускай и у вас все будет хорошо.
Валентина поднялась, высокая, красивая, полная женской привлекательности. Никак не верилось, что это бывшая штатная пациентка психбольницы. Она хочет построить дом, чтобы доказать всем, что не дура, не «чокнутая», а нормальная, практичная, хозяйственная. И, как раньше, красивая.
Как только она вышла, Андрей бросился к телевизору: а вдруг в Москве что произошло. Но тут же открылись двери — вошел высокий сутуловатый мужчина в очках, седовласый, с красным обветренным лицом. Художник Виктор Грищенко. Сахута знал его уже давненько. Они познакомились, когда Андрей работал в райкоме. Однажды долго беседовали, когда возвращались с семинара из Слуцка. Года два назад, видимо, по команде из Москвы, местные идеологи начали возить творческую интеллигенцию в передовые колхозы, в лучшие районы, чтобы творцы своими глазами увидели высокие достижения социализма с человеческим лицом.
С первым семинаром, который проводился на Брестчине, случился курьез. Пригласили многих известных литераторов, художников, артистов, режиссеров. Семинаром должен был руководить сам первый секретарь ЦК. Все приглашенные охотно согласились поехать на Брестчину, список получился слишком длинный. Когда его положили на стол первому, он поморщился, нахмурился, заерзал в кресле, будто оно стало жестким, и коротко приказал: «Подкоротить!» Вот тогда Виктор Грищенко и позвонил в обком Сахуте:
— Ну что это делается? Пригласили на семинар. Я согласился. Отложил все свои дела. А сегодня позвонили из Союза художников: простите, вас в список не включили. Безобразие!
— Виктор Иванович, не обижайтесь. Ваш Союз тут не виноват. Не смогли взять многих известных людей. Даже главного редактора «Вожыка» не включили в список. Остался дома.
— Ну, хрен с ними, — повеселевшим голосом ответил художник. — Зато из моей головы ежика вы прогнали. А то шевелится мысль-заноза, колется, будто ежик: почему не взяли меня? Кто вычеркнул? Вы успокоили.
Удовлетворен разговором остался и Сахута: он считал, что успокоить человека, поддержать в нем душевное равновесие — очень важно. Особенно для человека творческого, ибо ничего стоящего не напишешь, не нарисуешь, не создашь, если на душе кошки скребут, когда точит ее червяк сомнения, если в душе нет гармонии и согласия.