На студии у нас все было прилично. Сдал и я свою тысячу. Только один сотрудник сдал две, пришлось писать объяснение. Откуда их имеет? Не успел положить на сберегательную книжку. К слову, в сберкассах, на почте — длиннющие очереди, извиваются, как змеи.
Сегодня обещали показать по телевидению новые купюры, но почему-то не показали. В Верховном Совете министр финансов путано объяснял ситуацию, заикался, называл купюры «ассингация». Несколько раз так сказал, пока послышались голоса: надо говорить «ассигнация»! Вот тебе и министр. Может, разволновался, бедолага.
1 марта. Пятница. Снова весна! 1991-я от рождества Христова, 74-я октябрьская, 46-я после Победы, 30-я космическая. Пятая чернобыльская. Все эти весны по-своему знаковые. Последняя, чернобыльская — самая больная и страшная, как самая свежая рана…
Новая весна приносит новые надежды. Хорошо, что кончилась война в Персидском заливе. Хусейна сильно побили, но арабо-израильский конфликт не исчерпан и не разрешен. У нас после референдума, который состоится 17 марта, повысятся цены на пищевые продукты. Да и на другие товары. Может, очереди станут меньше?
Прошедшие два года — возможно, самые болтливые в нашей стране: все заседали, митинговали, кричали день напролет. Ночью смотрели телевизор. А когда работать? Еще ж надо очередь выстоять. А очереди всюду: за хлебом, за водкой, и чтобы шмотки приобрести, тоже постоять надо. Как хочется, чтобы скорее безголовье кончилось! Но быстро, видно, ничего не получится. Года три-четыре, а может и больше, потребуется для стабилизации.
Снова зазвонил телефон. Петро отодвинул в сторону свой кондуит, снял трубку, услышал голос заместителя Евгена.
— Ну, докладываю. Развод состоялся. Партии как не бывало. Столько лет служили ей. Боялись гнева парторга, райкома, ЦК. Помнишь, как тебя щипали за Коляды? Ну, за передачу Брестской студии донимали? А теперь Коляды — государственный праздник. Коляды есть, а партии нет… Разве не чудеса?
— А как собрание прошло?
— Хвактически собрания не было. Собралось несколько человек. Перебросились словом. Позубоскалили да и разошлись… Во, пишу самый короткий протокол. Просто для себя. Его и отдавать некому. Райкомы опечатываются. ЦК — тоже. О, мы, славяне, разрушать и сносить большие мастера и любители. А потом на этом месте начинаем строить заново. Потому и живем бедно… Что ты сейчас делаешь? Может бы, пивка глотнули? А то как-то муторно на душе. Приезжай на студию. Тогда куда-нибудь зайдем…
— Я не против, но дочка привязала. Поехала с подружками в Ботанический сад. Без ключей. Приедет неизвестно когда. Может, и скоро явится. Приезжай ко мне. Посидим, погомоним. Помянем монолитную и сплоченную. Кто мог подумать о таком финале? Правда, как тут не выпить? Жду.
— Лады. Через часок буду. Ты не хлопочи особо. Я прихвачу с собой мерзавчик. И колбасы кусок. Все будет хоккей…
Петро глянул в холодильник, выудил оттуда пару огурцов, помидоров, имелась там и начатая бутылка водки.
— Ну что ж, попробуем жить без партии. Без райкома и ЦК, — сам себе промолвил Петро. — Жизнь не останавливается. Жили наши предки без коммунистической идеологии. Проживем и мы.
V
Догорало жаркое лето. Дни становились короче, солнце ходило все ниже, будто теряло силу, потому и не грело так сильно, как на Петровку. Зато ночи удлинялись, наливались темнотой, которая все густела. На порыжелую засохшую траву выпадала густая ядреная роса. Петр Евдокимович Мамута давно убедился, что в августе самые густые росы и самые яркие звезды. Правда, вчерашним вечером звезды виднелись слабо, поскольку их затмила полная луна. Огромный месяц выкатился из-за леса, как только отяжелевшее красное солнце опустилось за вершину разлапистой старой сосны в Березовом болоте.
Эту сосну Петр Евдокимович помнит с довоенного времени, когда молодым парнем приехал после педучилища на работу в Хатыничи. И вот пролетело уже больше полусотни лет. Тут он свил свое семейное гнездо, нашел жену Татьяну, вырастил с нею четверых детей, дождался внуков. Прожил с Татьяной сорок семь лет. И вот уже больше года минуло, как нет ее.
Остался Мамута вдовцом. Один в большом пустом доме, один во всем переулке, тянувшемся вдоль Кончанского ручья. В большой деревне Хатыничи осталось с десяток упрямых бедолаг, старых, поседевших, словно на их висках выступила от работы соль. Может быть, есть в этой седине и невидимые радионуклиды. Сбежал «мирный атом» из Чернобыля, вырвался, словно страшный сказочный джинн или преступник, посаженный за решетку, и смертоносным крылом накрыл чуть ли не треть Беларуси. Невидимый страшный враг оголил Хатыничи. Спаленная наполовину в войну деревня возродилась, в последние годы даже начала молодеть: парни после армии оставались шоферами, механизаторами, строили звонкие пятистенки, ибо не отпускала от себя река детства Беседь. Река далеких и близких пращуров.