Но эта осень для Анатолия Раковича имела и свою особенность: он почувствовал себя полноправным и единственным хозяином района. Конечно, у него хватало власти, когда сидел в кресле первого секретаря, но не мог не понимать, что избран он кучкой партийных функционеров и выбран без выбора. Обычно представитель обкома говорил: «Есть мнение избрать товарища…» И это «мнение» все решало, поскольку других не было. А председателя райисполкома выбирали депутаты, как бы там ни было — избранники народа. И потому Ракович, как и все его коллеги — партийные лидеры, делился частью власти с председателем райисполкома, зато подбор и расстановка кадров — это была вотчина райкома.
Теперь же Ракович снова вернулся в кабинет председателя исполкома — руководителя советской власти — и почувствовал, что делить власть не с кем. Раньше были три секретаря райкома партии. Авторитетные, известные, важные — нос кверху, а теперь он один. За все отвечает он, Анатолий Ракович, народ доверил ему вершить суд и справедливость, карать и миловать. И никто не пожалуется ни в обком, ни в Центральный Комитет.
Была и еще одна особенность его положения. Он вырос и воспитался в этом районе. А это имело свои плюсы и минусы. Главный плюс: он знал людей, все деревни, где какая земля. А минусом было то, что он находился будто под ежедневным рентгеном: его и его родителей знали в районе, следили, кто когда из его земляков или односельчан заглянул в кабинет земляка-начальника, чего просил и что ему удалось выпросить. Тут Анатолию всегда помогал своими советами отец: он прошел и местные, и районные коридоры власти, человек бывалый — из семи печей хлеб ел. После войны был председателем сельсовета, потом заместителем председателя райисполкома, во времена Хрущева почувствовал, что его могут турнуть с должности, поскольку диплома не имел, опередил начальство и сам попросился в родной колхоз, поднял хозяйство на ноги, вывел в пятерку лучших.
Когда сына избрали первым секретарем райкома партии, Николай Ракович радовался больше всех, даже больше самого новоиспеченного партийного вожака. После Чернобыля старик Ракович встревожился, но не так за сына, как за маленьких внуков. Он хорошо помнил анекдот, который некогда рассказал Довгалев после бюро райкома. Пришла к парторгу жена партийца, расплакалась: муж ее обижает, не спит с ней, видать, завел любовницу. Парторг вызывает своего коммуниста: «Ты почему жену обижаешь? Не спишь с ней? Любовницу завел. Позоришь звание коммуниста». Мужчина еще не старый, лет на полсотни, говорит: «Я не могу с ней спать. Я импотент». — «Ты перво-наперво коммунист. А потом уже импотент. Чтоб жена больше не жаловалась».
Тогда мужики-партийцы дружно хохотали, поскольку сами могли любить жен, могли делать свое мужское дело, могли жить и радоваться. Так вот, старик Ракович не столько за здоровье сына переживал, тот закаленный, обкатанный, рюмку-другую шандарахнет и утром свежий, как огурчик. Щемило сердце старика Раковича за внуков. Когда грянул Чернобыль, старшему, Максимке, исполнилось семь лет, младшему, Николке, названному в честь деда, — пять годиков. Вот их здоровье и беспокоило Николая Раковича. Каждое лето, а также на зимние каникулы, он забирал внуков к себе, в Беседовичи, считавшиеся чистыми от радиации, обеспечивал сынову семью молоком, всякими овощами. Фронтовик Николай Ракович, трижды раненный, контуженный, почти уже полвека проживший с перебитым плечом, как птица с раненым крылом, хотел дождаться правнуков.
Старик Ракович болезненно переживал события в Москве во время ГКЧП, запрет КПСС, понимал, что этим не кончится. Что впереди ждет другая беда. Он чувствовал, что могучая сверхдержава — Советский Союз — уже дышит как загнанная лошадь перед кончиной. Ракович порадовался, что сын не опустился на дно, как многие партийные работники, некоторые и на тот свет сошли, а сел надежно в кресло руководителя советской власти, остался первым человеком в районе. Вон Андрей Сахута, какой высокий был начальник, а в Минске не нашел работы, вынужден был вернуться лесничим в радиационную зону. Сахуту он помнил с того незабываемого вечера, когда в Беседовичах открывали новый клуб. Тогда Ракович весь вечер плясал наравне с молодыми, а то и лучше их, поскольку в танце падеспань он крутил свою партнершу так залихватски, как не умел никто из молодых.
О Сахуте вспоминали и за столом, когда угощались свежениной. Дед Ракович говорил и посматривал на внуков, которые со смаком, наперегонки друг с другом ели жареную печенку со шкварками. Да так усердствовали, что, казалось, у мальчишек за ушами трещит. Растут внуки здоровыми, крепкими. Максиму уже тринадцать лет. Утром он сказал: