А может, будет лучше?! Так думали тогда почти все местные и высокие руководители. С надеждой на лучшую жизнь встретил сообщение из Беловежской пущи и белорусский народ. Но большинство ветеранов, особенно фронтовиков, встретили известие о насильственной смерти Советского Союза, великой и любимой их родины, за которую они проливали кровь, как личную трагедию, как полный крах всех надежд и чаяний.
Так воспринял сообщение из Беловежской пущи фронтовик Николай Ракович. «Что натворили, обормоты! Неужели с перепою? Такую великую страну разрушили! Ето ж, таскать, все равно как живьем похоронить. Ето все Америка. Скупила всех с потрохами. Недаром Шушкевич сперва доложил Бушу. Договор подписали, приказ исполнили… Ну и прохиндеи!»
Старик Ракович матерился во весь голос. Как давно уже не ругался. Решил позвонить сыну. Что он думает об этом событии! А может, и не слышал еще. Поскольку у него с утра планерка. Мелькнула мысль: может, это неправда? У него не укладывалось в голове, что три человека собрались где-то в лесу и подписали приговор могучей сверхдержаве. Разве такое может быть? Народ на референдуме высказался за Союз. Как можно не учитывать волю миллионов людей? Эти их лесные бумаги не могут иметь никакой силы. Разве что в уборную сходить с ними.
Бывший фронтовик Николай Ракович слабо знал историю родной Беларуси, его корни были подрезаны партийной идеологией, которая историю Беларуси начинала с Великого Октября. Дескать, до этого была сплошная нищета, безграмотность. О Великом княжестве Литовском он раньше ничего не слышал и только недавно прочитал о его могуществе. Читал и не верил своим глазам: как же так? Было большое европейское государство, в котором властвовал белорусский язык. Это государство имело первый в Европе Свод законов, из которого даже Наполеон заимствовал некоторые статьи для своего Кодекса. А Раковичу ни в школе, ни в сельхозтехникуме не сказали об этом государстве ни слова. Может, поэтому не думал Ракович о Беларуси и сейчас. Его беспокоила судьба Советского Союза.
Может, сын еще дома? Набрал квартирный телефон — невестка ответила: Анатолий ушел на работу. Позвонил в кабинет — телефон был занят. Ат, у него и без меня, таскать, забот хватает, махнул старик рукой и больше не звонил.
Планерка началась, как обычно. Только на этот раз в полутемном актовом зале, где собралось около полусотни местных руководителей, было холоднее обычного. Поэтому планерку председатель райисполкома начал с доклада шефа коммунальной службы. Невысокий коренастый мужчина в кожаной куртке со множеством замков-молний поднялся, обхватил широкими ладонями спинку свободного стула перед ним, словно боялся пошатнуться, прогундосил:
— За выходные выстыло. Мороз ударил. Сянни двадцать один градус. Нагреем, Анатолий Николаевич.
— Ето из Беловежской пущи дохнуло холодом, — послышался чей-то хрипловатый бас.
Зал оживился, все принялись дружно переговариваться между собой.
— Возьмите под контроль школы, больницу, детские сады. Кстати, мороз не первый день. Синоптики предупреждали. Надо не спать в шапку. Вы же не первую зиму работаете, — говорил Ракович, а сам думал, как там, в Беловежской пуще, все произошло? Как им удалось перехитрить власть, почему проспали спецслужбы? Что сказать, если зададут вопрос?
Ракович поднял начальника районного сельхозуправления, а сидел он за столом президиума, недалеко от ведущего планерки. За этим столом на сцене сидели заместители председателя, заведующие отделами. Сидел тут раньше и директор цементного завода — на правах руководителя самой большой в районе стройки, но теперь его место пустовало, поскольку он уже месяц лечился в областной больнице.
— Как идет зимовка на фермах?
Начальник управления, конечно же, подготовился, громким голосом начал докладывать: какие надои в колхозах, где есть прибавка, сколько коров отелилось. Раковичу хотелось перебить его: тут не место для отчета, ты скажи, какие есть проблемы, какие недостатки, что сделать, чтобы их ликвидировать.
— Это все известно. А вот почему в субботу, позавчера, в колхозы не доставили брагу? Коров на сухой паек поставили?