Письма эти Нина прятала, потому что Данила не одобрял ее переписку с отцом-полицаем, поскольку его за это могут вызвать в райком партии. Костя райкома не боялся, но так ни разу и не написал отцу. Поэтому теперь просить у старика помощи было стыдно: раньше не откликнулся ни разу, а как жареный петух клюнул, так и отца вспомнил. У того своя семья, дети, внуки, может, сам ждет от них подачки.
Так и не написал Костя в далекую Аргентину. А Нина письмо отослала. В котором сообщила всю правду о Косте и попросила отца, если сможет, помочь. Костя об этом не знал и помощи из-за границы не ждал. А вот на корреспондента из области надеялся, до полудня старался быть дома, отирался в гараже. И не пил с утра, не похмелялся.
Может, потому, что чаще думал об отце, тот начал сниться, чего раньше никогда не было. Однажды приснилось: отец и он косят делянку, выделенную на «проценты». Сначала взялись оттаптывать межу от соседей. Воткнули высокие лозовые стебли, перевязав ветки папахой. «Стой, держи витку, чтобы ветер не свалил, а я следом пройду», — сказал отец. Был он в белой рубашке в синие полоски, в полинявших джинсах, заправленных в высокие сапоги, похожие на наши кирзачи. На голове — соломенная шляпа с широкими полями, как сомбреро у ковбоев. Отец зашел с другого конца делянки, воткнул такую же высокую связку и медленно, короткими шагами шел навстречу Косте — топтал межу-след. Их делянка упиралась в развесистый лозовый куст, за ним была поросшая осокой широкая лужа.
Когда отец приблизился к Косте, из-за куста вышел Иван Сыродоев. В руках он держал свернутую трубочкой школьную тетрадь, за ухом торчал красный карандаш. Был Сыродоев в клетчатой рубашке, на голове выгоревшая от солнца кепка, надвинутая на лоб.
— Здравствуйте, Иван Егорович! — издали поздоровался отец.
— Здорово, Степан Осипович! С приездом тебя! В отведки или насовсем?
— В отведки. Во, помогу накосить сена да и поеду. Прости, Егорович, но есть один вопрос… Что ты обижаешь мою жену? Полосу отвел с кустарником. Ты, пожалуйста, относись к Просе и к Косте по-хорошему, по-человечески.
— Полосу надбавили вширь. Комиссия учла куст и лужу. Так что, Осипович, ты зря говоришь про какую-то обиду. Ты лучше расскажи, как тебе живется там, в Америке?
— Ого, братец, ето долгая песня. Жизнь и в Америке непростая и нелегкая. Правду люди говорят: хорошо там, где нас нет. Я живу в Аргентине. Ето Южная Америка. Соединенные Штаты от нас очень далеко.
— Как-то фильм смотрел про Аргентину, Огромные стада животных. Пастухи на лошадях. В таких шляпах широких, как у тебя, Осипович.
— Да, у нас просторы огромные. Пампа. Ето степи наши так называются. Сена там не косят. Скотина пасется круглый год. Около больших городов теперь, бывает, и сено косят. Выпаса меньше стало.
Костя слушал и радовался, что отец и местный начальник Сыродоев беседуют дружелюбно, по-соседски, что между ними нет никакой враждебности. На прощание Сыродоев сказал:
— Тут во около куста осока пробивается. Коровы молодую осоку едят охотно. Только малость соли надо посыпать. Ну, если будете складывать на сеновал. Ты, Степане, может, об етом и забыл, а Костя должен знать. Да и Прося ето знает.
Сыродоев как появился неожиданно, так и исчез вдруг за кустом. А Воронины принялись косить. Отец шел впереди, будто показывал сыну, как надо плотно, низко выкашивать свою делянку — «проценты» все выгрызали с особым старанием, каждую кочку обкашивали под ноль. Костя махал косой, и душа его радовалась, что приехал отец, что косят вместе, вдвоем. Ему от радости аж хотелось плакать. А еще хотелось напиться воды, поскольку сильно пекло во рту. Они уже докашивали полосу, когда пришли Аксеня и Прося. На Аксене белел тонкий платочек-косынка, а мать была в черном платке, завязанном низко, под самые глаза. Костю это сильно поразило, он хотел спросить, почему мать будто в трауре, но не успел — проснулся. Глаза у него были влажные…
В голове какой-то туман, не сразу сообразил, что голова болит после вчерашнего: вечером один выпил две бутылки чернил — плодового вина. Про это вино Ксеня говорила: «Етым вином только заборы красить. А ты жлуктишь бутылками. Поэтому и руки уже трясутся, как у вора, который кур покрал». И то хорошее настроение, с которым косил с отцом сено, быстро исчезло, и пришло гнетущее понимание, что ему нечем уплатить штраф. И жить ему, Косте Воронину, совсем не хочется, одно желание — отомстить своим обидчикам. И его вдруг обожгло: почему мать пришла на луг в черном платке? Может, с отцом что случилось? А может, предчувствует его, Костину, смерть? Он тихонько лежал в постели и ощущал, как крепнет желание завыть по-волчьи от этой жизни.