— Вы католичка?
— Меня воспитали в этой вере.
— И я верил когда-то, пока не обнаружил, что все религии — всего лишь подслащенная водичка для младенцев. Так кому же я нужен?
— Моему мужу.
— Что с ним случилось, с вашим мужем? Вот и наступил этот момент. Изабелла должна была попытать счастья.
— Три дня тому назад в него стреляли. Думаю, попала инфекция.
— Огнестрельное ранение? Давно уже я не занимался ничем подобным. Сомневаюсь, что рука у меня достаточно твердая.
— Но ведь у вас есть инструменты, знания, — поспешно возразила Изабелла.
— Может быть.
— Если вы не поможете, он умрет.
— Кто он, этот ваш раненый? — глаза его сузились. — Английский шпион?
— Почему вы так решили?
— Да так. Просто, чтобы иметь основание помогать англичанину.
— Он не англичанин, а шотландец, как и вы.
Мужчина пристально посмотрел на Изабеллу и засмеялся хриплым горьким смехом.
— Как это вы выяснили? Гризетта, я полагаю?
Он задумался на мгновение, мысленно вернувшись к долгим годам, проведенным на море, многие из которых были мирными, когда работы было немного, — лишь заботы о больных в команде — и он мог часами сидеть за книгами, и те ужасные, когда над головой у него шел ожесточенный бой, а он в чреве корабля извлекал пули, ампутировал руки и ноги, зашивал страшные раны, иногда невероятным образом спасал жизни, иногда продлевал агонию, хотя милосерднее было бы прекратить мучения, — кровь, вонь, ром, который заливали в глотки раненым, чтобы приглушить боль, и все-таки эту жизнь он любил…как он тосковал по всему этому. Внезапно доктор принял решение.
— Хорошо. Я приду. Где он, этот ваш муж?
— На чердаке, в «Черной Кошке».
— Прячется? Гризетта помогает, надо думать. Она добрая душа.
— Да.
— Я приду, как только стемнеет. Скажите ей, чтобы запасла много горячей воды. Это потребуется, и побольше света. Столько фонарей, сколько можно найти. Ничего не обещаю, но сделаю, что смогу.
— Спасибо, тысячу раз спасибо.
— Благодарить рано. Я не чудотворец, и никто лучше меня не знает, как быстро может умереть человек.
Он отвернулся и пошел прочь от Изабеллы по берегу к отдаленным домам. Правильно ли она сделала? Дай-то Бог, чтобы правильно. Почему-то она ему доверяла.
Торквилл Макфи пришел, как и обещал, с наступлением сумерек. Гризетта принесла еще один фонарь и свечей, а также большой чугунный котел горячей воды и таз. Роберт лежал на импровизированной кровати и смотрел на хирурга глазами, затуманенными лихорадкой. Он мало доверял этому странному грубоватому человеку, но знал, что следовало предпринять все возможное. Он терпеть не мог своей слабости, делавшей его зависимым от Изабеллы.
— Моя жена говорит, вы шотландец, — сказал он по-английски.
— Да. Если хотите знать, мой отец священник в Уллапуле.
— Вот как? А мой — Френсис Эрмитейдж Гленмурский.
Глаза доктора удивленно расширились. Изабелла даже не намекнула, кто они такие.
— Какого черта сын графа оказался в этом Богом забытом месте?
— То же самое я мог бы спросить у вас.
— Это мое дело.
— А это мое. Ну что, приступим?
— Для этого я сюда и пришел.
Доктор раскрыл чемоданчик с инструментами. В последние пять лет бывали дни, когда он испытывал искушение продать их, но они тяжело достались ему после долгих лет учения и полуголодного существования в Эдинбурге, и он все еще цеплялся за них, как за единственную надежду на спасение. Однажды, он верил, он снова обретет то, что потерял в минуту прискорбного безумия.
С помощью Изабеллы он снял повязки. Нахмурившись, осмотрел опухшие и помертвевшие ткани вокруг раны, но ничего не сказал, а просто снял сюртук и закатал обтрепанные рукава рубашки. Тщательно вымыл руки в тазу и открыл инструменты. Ножи, ланцеты, большие и маленькие пилы зловеще поблескивали в неровном свете.
— Вы будете помогать мне или позвать Гризетту?
— Она занята в «Черной Кошке», я буду помогать.
— Не упадете в обморок при виде крови, надеюсь? Мне двух пациентов не нужно.
— До сих пор еще не падала.
Он посмотрел на Изабеллу долгим взглядом. У нее крепкие нервы, у этой девочки. Интересно, понимал ли аристократ голубых кровей, что лежал здесь, как ему повезло?
— Будет очень больно, — отрывисто произнес доктор. — Не хотите немного бренди?
— Вы принимаете меня за ребенка? Ради Бога, давайте покончим с этим!
— Как угодно его светлости.
Между ними возникло что-то вроде неприязни. Для хирурга Роберт олицетворял класс, положивший конец его карьере, отбросив назад. Однажды он взбунтовался против одного из них, капитана, чьим единственным представлением о дисциплине была порка, порка и порка. Он не мог и вспомнить, сколько искалеченных, окровавленных тел пытался починить, часто безуспешно, пока однажды не смог больше этого терпеть и вырвал плетку у капитана, чтобы хлестнуть ею по ненавистному усмехающемуся лицу. Но все это лучше забыть. И он вернулся к своей работе.