Кто-то крикнул:
— Земля!
Все смотрим вперед. Там, за круглой чертой горизонта, постепенно вырастают церкви, дома, гавань, точно поднимаются из моря.
Навстречу нам идет дозорный миноносец. Еще издали, по семафору, мы обмениваемся с ним приветствиями. Сближаемся, останавливаем ход.
— Поздравляю! — кричит с верхнего мостика командир миноносца. — Сегодня о вас уже в газетах напечатано…
Наш командир кратко рассказывает о своем походе и в свою очередь спрашивает:
— А что нового на берегу? Как на фронте?
— Неважно…
Поговорили и разошлись.
Небо излучает радость. Водная степь горит, как праздничная риза, усыпанная серебром. И не верится даже, что где-то грохочут пушки, трещат пулеметы, льется человеческая кровь.
Все ближе надвигается гавань. Нас встречают чайки, взмывают над лодкой и кричат. А с берега плещутся в душу зеленые волны весны.
Мне ничего больше не надо. Полина сидит рядом со мною, ласковая, как ветерок морской. Окно занавешено, в комнате полусумрак. И зачем нам нужен свет, когда горят так сердца? Ах, как задушевно звенит ее голос!
— Я все очи проглядела — все выходила на берег. Смотрю в море, не плывет ли твоя лодка. Начала уже думать, что ты погиб. И вдруг ты явился…
— Нет, Полина, на этот раз смерть только обдала нас своим смрадным дыханием и ушла…
Полина порывисто льнет ко мне, бросает в душу знойные слова:
— Ненаглядный ты мой подводник! Соленое ты мое сердечко! Скажи — любишь?
В сотый раз я отвечаю ей:
— Люблю!
Я чувствую, что во мне играет каждая кровинка, а сердце, как рубильники в лодке, вспыхивает искрами.
В лодке нашей поврежден корпус, согнуты перископы. Скоро ее поставят в док и начнут ремонтировать. Для нас наступает полоса отдыха.
На базе жизнь проходит по-прежнему. Если кто посмотрит на нас со стороны, то невольно подумает, что это все беспечные и веселые ребята, отчаянные головушки. На самом деле мы только стараемся быть такими, чтобы забыться от пережитых и ожидаемых ужасов. Но не всегда это нам удается. И сам я чувствую, и на других замечаю, что озорство, удаль — часто напускные. А в недрах души растут терновники горьких дум и черной тоски; накапливается гнев против того, что творится на земле. Среди команды все чаще раздаются раздраженные голоса:
— Когда же это мы перестанем колошматить друг друга?
Да, конца войны с самой высокой грот-мачты не видать…
— Эх, сговориться бы и громыхнуть по головам заправилов! Да так громыхнуть, чтобы вся земля загудела!..
— К этому все идет. Только это будет похлеще, чем в пятом году; с испугу сам дьявол качнет молитвы творить…
Мне иногда приходит в голову мысль, как это случилось так, что эти двести человек стали подводниками? Точно чья-то могучая, но незримая рука хватала каждого из нас за шиворот и со всех концов России тащила сюда — на этот транспорт, на эти подводные чудовища. Одного заставила следить за электромоторами, другого — из пушек стрелять, третьего — мины пускать. Разворочены почти все государства.
Говорю об этом Зобову. Он оглядывается и тихо отвечает мне:
— А это потому так случилось, что большинство человечества — идиоты! Будь то французы, русские, англичане, немцы — все равно…
— Как?
— Оно исполняет чужую волю очень ничтожного меньшинства, — злую волю.
Зобов делает подсчет тому, сколько людей одето в защитный цвет, сколько работает их для фронта в тылу, на фабриках и заводах, на полях и в рудниках. Не упускает из виду и нейтральные страны, поставляющие военный товар. Получается рать в двести миллионов, самая производительная, вооруженная лучшими техническими средствами. Зобов мысленно пускает эту рать в работу, соединяет моря новыми каналами, взрывает всю Сахарскую пустыню, орошает ее артезианскими колодцами. И нет больше этих мертвых желтых песков, есть на свете новая цветущая страна, вся в тропических растениях.
— Молодец ты сегодня, Зобов! Под твоими мыслями я подписываюсь обеими руками.
Во флоте переполох: сам царь осматривает корабли.
На фронтах дела наши плохи. Поэтому царь объезжает усталые войска, чтобы поднять среди них воинственный дух. Неожиданно и к нам завернул.
В порту суматоха.
Готовится к встрече важного гостя и наша «Мурена». Наспех прибираемся. Все наше начальство — налицо, в волнении.
В гавани то и дело гремит музыка духового оркестра, раздаются крики «ура». Все суда расцвечены флагами.
Вдруг прибегает к нам на лодку начальник подводного дивизиона капитан первого ранга Берг. Лицо у него красное, как мясо семги. Пучит глаза на командира и торопится вытолкнуть из горла застревающие слова: