- Что, дружок, никак укачало? Бледная-то какая!
Внезапно мне стало нечем дышать, я чувствовала себя словно в гигантском запертом сундуке – томило острое желание встать в полный рост, выпрямиться, раскинуть руки и вдохнуть полной грудью прохладный ночной воздух. В висках застучали маленькие молоточки.
- Я здесь выйду.
У водилы удивленно вытянулось лицо, он буравил меня маленькими водянистыми глазками, наверняка размышляя о моей вменяемости. Я поправила сползающий с плеча рюкзак и улыбнулась:
- Не тот автобус.
Не тот автобус, не та дорога, пассажиры и водитель не те. И пункт прибытия, черт возьми, не тот! Не встретит меня там, на пыльной автобусной станции, русалка, любящая ветер. Заворчали недовольно пассажиры. Водитель глянул в салон, пожал плечами и нажал на кнопку. В конце концов, не его это была забота – разговаривать с ненормальными. Увещевать и доказывать. Да и от города отъехали всего ничего – километра два-три не больше. И ночь нынче звездная с луной полной – светит так, что любое солнце переплюнет! Дверь, шипя, будто потревоженная кобра, неспешно открылась. Я шагнула в темный прохладный проем, словно космонавт в открытый космос. Только не было у меня прочного тонкого шнура, надежной невидимой страховки, позволяющей в случае опасности скрыться в спасительном чреве уютного батискафа.
- Счастливо, дружок! В следующий раз будь внимательнее с автобусом! – напутственно крикнул мне в спину водитель. Махнул рукой и повел свой батискаф дальше к вящему удовольствию экс-отдыхающих.
Неудачно спрыгнув со ступеньки автобуса на песчаный откос, я подвернула ногу. Усевшись на краю откоса, осмотрела щиколотку – вроде не смертельно, нога не распухла, только ныла в месте вывиха назойливо и противно, как больной зуб.
А ночь вокруг была наполнена звуками. Это не жуткое безмолвие ночи северной, когда собственное дыхание да биение сердца – единственные звуки на сотни километров вокруг. Строгая стеклянная тишина, готовая в любую минуту взорваться миллионами цветных звуков-осколков. Только не взрывается. И звенит в ушах от неправдоподобной этой тишины. И все громче становится дыхание. И крикнуть хочется, аж скулы сводит – только боязно. Навсегда убаюкала эта самая северная тишина однокашника моего. Что делал он там – на безлюдном заснеженном перевале – пьяный, в легкой курточке и спортивных кедах? Ледяное безмолвие свято хранит свои тайны. Южная ночь – живая и мягкая. Обволакивает, баюкает, льнет, дышит. Морскими водорослями пахнет, мокрым песком и какими-то цветами.
И вокруг все шуршит, пищит, посвистывает, тренькает, веточками сухими трещит, камешками постукивает – живет, в общем.
Я перевязала щиколотку носовым платком, глотнула колы и заковыляла в сторону мерцающего вдалеке города.
Меньше всего в эти минуты я думала о своем финансовом положении. А следовало бы – оставшегося капитала хватит разве что на пару дней проживания в частном секторе.
Я добралась до пустынного пляжа. Растянулась на песке, положила под голову рюкзак и закрыла глаза. «Бродяга», - подумала я умиротворенно. Море ворочалось и вздыхало в темноте, словно большое сонное животное...
На рассвете пошел дождь. Настоящий тропический ливень! Море вспухло под бешеными ударами. Видимость пропадала на расстоянии пяти шагов. Мир утонул. На мне, само собой, не было сухого места. Джинсы стали жутко тяжелыми, словно свинцовые пластины. Рюкзак вбило в потемневший песок, Кафка наверняка тоже промок насквозь. Меня переполняла какая-то дикая первобытная радость. Я была львицей, пережившей великую засуху, кое-как дотянувшей до благословенного сезона дождей. Сняла рубашку, прилипшую намертво майку когтями отодрала, сандалии скинула, освободилась от пятитонных негнущихся джинсов, прозрачная полоска стрингов, и – свобода! Ливень больно хлестал по обнаженной коже, выколачивая из меня, словно хозяйка из старого затертого ковра, вековую пыль и грязь, нанесенную чьими-то ботинками. Сумасшедший обряд очищения. Я что-то кричала, но голос мой тонул в шуме и стоне разбушевавшейся стихии... Внезапно все стихло. Из прорехи в сером потревоженном небе брызнуло солнце. Избитое море расправляло складки и разглаживало морщины.
Моя одежда стала частью ландшафта. Вытянутые из-под кучи мокрого песка измочаленные вещи пришлось долго полоскать в море, заплыв с ними подальше от поднятого дождем прибрежного ила, потом сушить на большом камне. Но, все равно, я была довольна.
...
Она курит. Резко подносит сигарету ко рту, быстро затягивается, также резко опускает руку вниз. И взгляды кидает на меня такие же – скорые затяжки, и выдох резкий в сторону-вверх. Вся словно струна – звенит. Тетива невидимого лука. И натягивает-натягивает себя дальше. Или порвется, или вытолкнет-выбросит колкую, словами оперенную стрелу. Мне в голову лезут всякие нелепости: она похожа на породистую лошадь. Нервная, тонконогая, сторожкая. Я опускаю голову и улыбаюсь – хорошенькое дело: королеву с кобылой сравнить! Она хмурится – ей не нравится, когда на нее смотрят и улыбаются втихаря каким-то своим мыслям. Докуривает и быстрыми мелкими движениями тушит окурок в большой керамической пепельнице. Сейчас она уйдет. Она всегда уходит в то время, когда я почти уже решаюсь. Решаюсь подойти, заговорить, улыбнуться ей. Приколоченный над дверью колокольчик тихонько звенит, когда она выходит на улицу. Я шепчу: