Сознание возвращалось в мое тело медленно, с натугой. Словно раздумывало, нужно ли ему такое никчемное тельце или поискать, что получше. Получше поблизости не оказалось и пришлось — в мое.
Я открыла глаза, силясь понять, где я. Бок придавило что-то тяжелое, не давая повернуться. Я обозрела каморку. За столом, положив голову на сложенные руки, спит Данина. Неудобно, кособоко, словно заснула внезапно там, где сидела. Пошевелилась, заворочалась, словно почувствовала мой взгляд. Неловко повела затекшей шеей.
— Ветряна? — прошептала она.
Я скосила глаза. За мутным окошком вставало солнце, бледные солнечные зайчики лениво плескались в пузатых склянках и блестящими лужами посверкивали на досках пола.
Шевельнулась. Руку закололо иголками, как бывает от долгой и неудобной позы.
Ксеня…
Я все вспомнила. Вспомнила и меня замутило от осознания потери, от того непереносимого, что булькало в горле и хрипом рвалось из нутра.
Данина неуверенно поднялась
— Ветряна…
Я стиснула зубы, пытаясь задавить то, что грозило меня затопить слезами, и повернула голову.
— и чего ты на мне разлеглась, — недовольно спросила мертвая Ксеня, уставившись на меня темными, как вишни, глазами, — ты мне все внутренности своими костями отдавила, кляча полудохлая!
Кажется, я все же заорала. И Данина тоже.
Потому что в дверь забарабанили, и кто-то из коридора тоже заорал дурниной:
— эй, что у вас там происходит? Ломайте, дверь! Выносите мертвяков! Несите факелы! И сжечь, сжечь, а не то все мы тут от гнили падем! Пришла погибель наша за согрешения и мысли нечестивые, пришли духи скорби и отмщения…
И пока мы с Даниной таращились на Ксеню, та деловито поправила серую ночную рубашку, впихнула босые ноги в сапоги, и распахнула дверь.
— оо!!! — завыл Аристарх, получивший по носу, — двойница, чур меня, чур!! Умертвие восставшие, нежить, уууу!!!!
За ареем толпились испуганные воспитанницы и привратник, вооруженный колченогим табуретом. За ними кучкувались наставницы. На безопасном расстоянии блестела глазами мистрис Божена и постукивала кончиком хлыста по голенищу сапог Гарпия.
Появление Ксени с распущенными волосами и в длиной, до пят рубашке на фоне освещенного проема двери произвело эффект взрыва: послушницы завизжали, Аристарх завыл, привратник бросил табурет и дал деру, а наставницы истово замахали руками, осенняя себя божественным полусолнцем.
Ксеня застыла. Толпа тоже.
— я извиняюсь, конечно… но что это вы все тут делаете? — изумилась Ксеня, — и кто тут, простите, мертвяк? — И осмотрелась заинтересовано.
— ты…мертвяк и есть! Нежить восставшая…
— я?? — поперхнулась Ксеня и уточнила с искренним участием, — Учитель, вы с ума сошли?
Все как по команде воззрились на Аристарха. С вытянутыми руками, всклокоченной бороденкой и вытаращенными глазами он так точно соответствовал образу скаженного, что Божена не выдержала, хмыкнула. Вслед за ней смешки раздались в тесных рядах послушниц.
— умееертвие!!!! — завыл Аристарх не совсем уверено, особенно напирая на букву «е». Сходство со скаженным козликом стало полным.
Кто-то уже откровенно хихикал.
Резкий властный голос остудил всех, как ушат ледяной воды, вылитой за шиворот.
– ‹удьте добры, объяснить, что здесь происходит!
Мы в едином порыве вытянулись струночку. Ксеня посторонилась, пропуская в каморку высокую и прекрасную в своей ледяной красоте женщину, урожденную графину Аралтис, мать — настоятельницу нашего приюта Селению Аралтис Гриночерсскую.
В нашем приюте сейчас проживают около сорока воспитанниц. От самых маленьких, пятилетних (девочки младше пяти лет содержаться в другом приюте, в Загребе, а потом их перевозят к нам), до выпускниц. И восемь наставников, семь женщин и Аристарх.
И все мы, как один, испытываем трепет и благоговение, переходящее в священный трепет перед нашей матерью- настоятельницей.
Леди Селения необычайно красива. Высокая, светловолосая, с прозрачными зелеными глазами, похожими на драгоценные изумруды или глубокие воды горного озера. Кожа ее светла, как снег, брови прочерчены так красиво и тонко, словно их нарисовал художник, губы яркие. И хоть красота ее похожа на красоту острой льдинки, оторваться от созерцания ее невозможно.
Мы одинаково сильно восхищались ее и боялись ее.
— Я жду, — чуть удивленно осмотрев нас, поторопила она.
— Матушка, не губите! — Данина очнулась и бросилась на колени, приложившись губами к тонкой руке в замшевой перчатке, — воспитанницы хворобой студеной разболелись, вот я и велела их сюда перенести, дабы других не заразить! Три дня их настойками-снадобьями поила, травами обкладывала, смолой окуривала, вылечила! Выздоравливают девочки, скоро не следа хворобы не останется!
Леди Селения осмотрелась, потянула носом, словно принюхиваясь. На гладком, как алебастр лице отразилось недоумение. Она застыла посреди каморки, даже руку от травницы не убрала, словно забыла.
— Врут… — проблеял от двери Аристарх, — чернильную гниль принесли в наш дом, греховницы! нежить они давно, умертвия… Все тут ляжем, если…
— Тихо. — мать — настоятельница словно очнулась, мазнула взглядом ледяных глаз по Ксене, обернулась ко мне. Я постаралась выдержать ее взгляд, хотя, честно, хотелось спрятаться под одеяло. Если бы она стала расспрашивать, боюсь, я бы не выдержала, все ей выложила. И про Зов, и про чернильные пятна на теле Ксени и про скрытного Данилу… и даже про то, как хлеб таскаю из трапезной по ночам!
«Только не спрашивай, только ничего не спрашивай», — взмолилась я про себя и по привычке, как в детстве, представила себя сидящей в прозрачной скорлупе, в которой меня не найти.
Селения еще постояла, раздумывая, и резко отвернулась, взметнув шелковые юбки.
— Арей Аристарх, не говорите глупости! Очевидно, что гнилью послушницы не больны и однозначно живы. Девочки, вы освобождаетесь от занятий до полного выздоровления. А сейчас всем разойтись по комнатам, — сказала настоятельница, ни капли не повысив голос, но через минуту толпу из коридора, как ветром сдуло! Обиженный арей испарился быстрее всех. Разочаровано щелкнув кнутом и сверкнув глазами, удалилась и Гарпия.
Дверь каморки со стуком закрылась.
Дания, кряхтя, поднялась с колен.
— обшиблась я, — ни на кого не глядя, сказала она, — обшиблась. Видать, не гниль то была…
Я недоверчиво промолчала.
Ксеня, не умеющая, долго молчать и тем более грустить, плюхнулась на кушетку.
— Ох, как есть-то хочется! — воскликнула она, — целого медведя сейчас бы съела! Живьем!
Мы с облегчением рассмеялись, а потом я все-таки заплакала. Ну, не удержалась.
Все же подруга была еще довольно слаба. Чем бы Ксеня не болела (по молчаливому соглашению, мы не обсуждали это), выздоравливала она медленно, словно не хотя. Тело, сгоравшее в горячке, с трудом возвращало жизненные силы, к тому же наше скудное довольствие и не способствовал их скорейшему возвращению.
Решено было временно оставить Ксеню в каморке травницы, мне же пришлось вернуться в спальню воспитанниц. Когда я явилась туда после нашего трехдневного отсутствия, оказалось испуганные послушницы во главе с Аристархом, сожгли не только все наши вещи, но и постельные тюфяки, белье и даже кровать привратник порубил топором и пустил на затопку камина. Так что спать мне было просто не на чем. Моего в этой комнате, много лет служившей мне домом, нечего не осталось.
Я не винила девочек. Все боятся смерти. Чернильная гниль и смерть- синонимы.
Но вот где мне теперь спать- вопрос.
Пока я растерянно стояла посреди комнаты, а послушницы испугано жались по углам и косились на меня, явилась младшая наставница Загляда и поманила меня пальцем.
— пойдем, Ветряна, Матушка распорядилась временно поселить тебя в синей комнате. Где твои вещи?