— страшная, как навь кладбищенская! — добила меня Данина.
Я обиделась. Ну не красотка, конечно, но кладбищенская навь??? Это, пожалуй, слишком!
Зато Гарпии сравнение понравилось, она даже растянула тонкие губы в подобии улыбки. Чтобы ее порадовать я скосила глаза и обморочно задышала. А так как с утра я не успела расчесаться и волосы дыбом стояли на голове, выглядела я, наверняка, знатно.
Данина сдвинула брови, чтобы я не переигрывала.
— пойду отварчик от Хворобы принесу! — радостно потерла руки травница, — и побольше! И корень мохровицы заодно, чтобы уж наверняка!
Гарпия растянула губы сильнее. Настойка мерзкая, а корень мохровицы, который нужно жевать от горячки отвратительный настолько, что запросто сшибает с ног лошадь. Убедившись, что ничего радостного нам не светит, а данные лекарства вполне можно приравнять к утренней экзекуции, Гарпия милостиво разрешила нам болеть и удалилась.
— ух…, -Данина вытерла со лба лоб. Я плюхнулась на свою койку.
— навь кладбищенская???
— ну прости, надо ж было мистрис убедить. хотя… — она окинула меня скептическим взглядом и добила, — хотя навь кладбищенская покраше тебя будет! все, я за настойками пошла, а вы живо под одеяло! Не хватало еще и правда всех хворобой заразить. — и хитро улыбаясь, вредная травница вышла.
Я благодарно посмотрела ей вслед и вытянулась на узкой койке. Все-таки возможность поспать в тепле вместо бега по стылому двору от хлыста и нудных занятий весьма радовала. Даже, если для этого пришлось стать навью! И потом вопрос собственной внешности меня и раньше не сильно волновал, а сейчас и подавно. Страшная я, так что ж поделать, замуж все равно нам не выходить. Послушницы Ордена принимали целибат, обет безбрачия. А что бы просвещать, да нести святое слово народу и моя неказистая внешность сойдет.
И все же… Навь кладбищенская!
— ты сегодня опять не спала? — сипло спросила Ксеня. И как она заметила? Сама же дрыхла сном младенца все ночь. Я промолчала, не зная что сказать. Темные, как спелые вишни глаза подруги осуждающе рассматривали меня из-под одеяла.
— сейчас поспи. Утро уже. Можно.
На глаза мне навернулись слезы. Защипали, и я судорожно задышала ртом уже по-настоящему.
— догадалась… — прошептала я.
— дура ты, Ветряна, — сипло, но с чувством резюмировала Ксеня, — спи. Потом поговорим.
Облегчение от того, что можно будет все рассказать, что Ксенька не испугалась и не отвернулась от меня, было столь сильным, что я не выдержала, затряслась от хлынувших слез. И свернулась калачиком, отвернувшись, уставилась невидящим взглядом в стену.
— поспи, — повторила Ксеня шепотом. И я расслабилась и… заснула.
Когда Данина принесла настойки мы в унисон посапывали на своих койках.
Поговорить нам не удалось. Измученная вынужденным бодровствованием последних дней, я проспала до заката, даже на запахи принесенной дневальщицей каши не отреагировала. А к вечеру Ксеньке стало хуже, горячка усиливалась. Подруга металась на узкой койке, красные жаркие пятна разлились по ее щекам. Данина озабочено протирала ее влажной тряпкой, вымоченной в настойке трав и ругалась себе под нос.
— надо перенести ее ко мне, — сообщила травница, — нельзя здесь оставлять, боюсь все хуже, чем я думала…эх, хоть бы не…
Вздрогнула, поняв, о чем женщина умолчала. Хоть бы не Гниль, от которого в прошлом году так и не спасли трех послушниц.
— Собери ее вещи. Нательную рубашку, платье, платок. И одеяло сверни, ей холодно, постараюсь ее согреть. Позову кого-нибудь, чтобы перенести Ксеню ко мне в травницкую.
— я с Ксеней!
— тут сиди. Если то, чего я опасаюсь… тут сиди!
Я упрямо выставила худой подбородок.
— Я. С Ксеней. Даже если это Чернильная Гниль, все равно. Я ее не брошу.
Данина покачала головой, потом устало махнула рукой, соглашаясь.
В комнатке травницы мы уложили больную на кушетке, укрыв двумя одеялами, но подруга все равно тряслась от холода. Пока Данина готовила снадобья, я разожгла камин, не жалея дров, так что через полчаса в маленькой комнатушке было нечем дышать от жара. Однако, Ксеня все так же мерзла. Всю ночь Травница, сцепив зубы, обтирала ее горячее, мокрое тело холстиной. Иногда она без сил замирала в углу, на куче хвороста и сена, и тогда ее заменяла я.
Ксеня плакала, когда мы стаскивали с нее одеяла, хваталась за него горячими пальцами, просила оставить ее в покое и не мучить.
— так холодно, — бормотала она, стуча зубами, — ужасно холодно…
Об ее кожу можно было обжечься.
Весть о том, что две послушницы больны гнилью, как разрушительный смерч пронеслась по приюту, сея ужас и панику. Наши скудные пожитки в тот же день отправили в огонь. Даже перья, которыми мы писали и Ксенину резную заколку, единственную ее память о погибших родителях. Благо, я успела завернуть в узел носильные вещи, а то и вовсе остались бы мы с подругой лишь в ночных рубашках и чепцах.
Каморку травницы стали обходить десятыми коридорами, даже Гарпия не рискнула к нам сунуться, только через дверь распорядилась вывесить на окно белую тряпку, когда все будет кончено. Данина хмыкнула.
— интересно, если все уже кончено, как мы сможем это осуществить? — поинтересовалась она. Я представила, как мой хладный труп, осознавая свой долг перед приютом и лично перед Мистрис Кариславой, восстает из небытия, скрипя костями и потряхивая окоченевшими конечностями, ползет к окну, размахивает тряпицей и, успокоено, снова отправляется в чистилище.
И захихикала. Травница устало мне улыбнулась.
Утром под окнами коморки развели костер из можжевеловых и сосновых веток, которые, как известно, отгоняют злых духов и нечисть. Аристарх заунывно затянул псалмы, ему нестройно подпевали испуганные и дрожащие от холода послушницы.
Сырые ветки долго не хотели разгораться, чадили, потом все же занялись, и черный смолянистый дым клубами повалил в открытую створку. Я растворила окошко пошире, и вывернула на горящую кучу отхожее ведро, «совершено случайно» окатив заодно и Аристарха. Под его вопли и сдавленное хихиканье воспитанниц, костер сражено зашипел и погас.
Вечером огороженное местечко за дверью, где нам оставляли еду, оказалось пустым. Наш преподаватель терпимости терпимостью не отличался. Так что ужинать нам пришлось кислыми ягодами из запасов Данины.
На третий день Ксене стало лучше, жар немножко спал и она, измученная горячкой, уснула. Мы с травнице все три дня спавшие по очереди, на тюке с сеном, облегченно вздохнули.
— Кажется, повезло, — вытирая пот со лба дрожащей рукой, сказала травница, — теперь Ксенюшка пойдет на поправку. Только вот настойки у меня заканчиваются, а они ей необходимы для поддержания сил.
— что же делать, — пригорюнилась я
— у меня дома, в Пустошах есть запас, только вот я боюсь оставлять больную надолго, вдруг опять лихорадка?
— я схожу, — решилась я и потянулась за кожухом, — больше все равно некому.
— может, обратиться к мистрис, — засомневалась Данина, — авось, выделят кого, за снадобьями-то.
— пока они решаться, да соберутся, неделя пройдет, — покачала я головой, мы не можем так рисковать. Вдруг настойки сегодня понадобятся? Только вот как мимо привратника пройти? Послушницам в деревню ходить запрещено.
Травница окинула меня задумчивым взглядом и хитро улыбнулась
— есть одна мысль. Снимай-ка ты, дорогуша, свою приютскую одежу, да влезай в мое платье и сапоги.
Я понимающе кивнула.
Через полчаса я беспрепятственно прошла через ворота приюта и вышла на дорогу. На мне было черное платье травницы, высокие сапоги, вдовий платок Данины надежно скрыл волосы до самых бровей, а широкий плащ с капюшоном довершал образ. Я сгорбилась, низко опустила голову и зашаркала ногами, подражая походке женщины и крепко обнимая ивовую корзину.
Привратник на выходе только крякнул досадливо, увидев меня, но ничего не сказал, даже отошел подальше, чтобы края моего плаща его не задели.