— Данина, что правда, к нам гниль принесло? — крикнул он мне в спину. Я показала ему жест, который не положено знать благочестивой послушнице, и заспешила к деревне.
— вот старая карга, что б тебя… — пробубнил привратник, сплевывая на землю.
От приюта до «Вересковой Пустоши» около трех верст ходу. По детству мы неоднократно сбегали в деревню, то за паданками у раскидистой яблони с края домов, то в поисках кислой морошки. Повзрослев, детские набеги на деревню пришлось прекратить, деревенские на жаловали приютских, относились насторожено и могли наябедничать наставницам. А те шалостей не прощали, могли прутом отхлестать и на воду с сухарями посадить. А то и в «темную» на семидневицу отправить, чтоб другим не повадно было. Да и неудобно как-то взрослым девицам по околицам шляться в поисках подгнивших яблок.
Так что бегать в деревню мы перестали.
Но дорогу я, конечно, не забыла. Отойдя от приюта на достаточное расстояние, я выпрямила спину и осмотрелась… Красный суглинок подмерз на морозце и идти по нему было легко. После трех дней в душноватой каморке травницы, тело радовалось движению и свежему воздуху. За каменной лестницей с тремя площадками-ярусами высились ворота, а за воротами начиналась пролесок с кряжистыми, чахловатыми осинами и соснами. Раньше, во времена лорда, деревья у Риверстейна выкорчевывали, оставляя широкую обзорную полосу с полверсты шириной. Сейчас же суровый северный лес уверенно подбирался к самой ограде приюта. За молодыми сосенками стояли стеной огромные треугольные ели, их подножья подпирали мшистые валуны, из-под которых змеились вылезшие корни деревьев. Севернее Риверстейна тянулись озера и болота, заросшие диким багульником, морошкой и звездчатой осокой и летом оттуда ощутимо тянуло запахом гнилостной топи. Еще дальше, за непроходимыми болотами возвышались грядой осколы Северных гор, по которым пролегала Граница с Черными Землями.
Вересковая Пустошь расположилась южнее, вниз по склону холма, на котором когда-то и воздвигли здание приюта, в долине. Туда я и направлялась.
Дом Данины располагался ближе к окраине, меня это порадовало, все-таки идти через деревню я остерегалась. Я шагнула за шаткий заборчик, плешивый пес высунул коричневый нос из конуры, лениво тявкнул и залез обратно. Тоже мне охранник.
На пороге навстречу мне выскочил Данила.
— матушка! — обрадовался он и споткнулся, растерянно.
— ты… ты кто? Почему ты в одежде моей матери? Что с ней случилось???
— Данила, не кричи! И не пугайся, я Ветряна, помнишь меня? Из приюта? Меня прислала твоя мама, за снадобьями. Подожди, вот тут она все тебе написала…
Я торопливо сунула ему пергамент, тайком рассматривая сына травницы пока он, хмурясь, читал послание. В отличии от большинства деревенских, сын травницы был обучен грамоте.
Я запомнила Данилу вихрастым и тощим пацаном со сбитыми коленками и испуганными глазенками, а сейчас передо мной стоял высокий серьезный парень, казавшийся слишком взрослым и суровым для своих лет.
— Девочка с седыми волосами, — узнал он меня, — иди в дом, нечего тут стоять, соседям глаза мозолить.
Я послушно прошла в сени, на ходу снимая платок и приглаживая вылезшие из кос волосы.
В доме было чисто, привычно пахло корешками и сухой травой. А еще едой.
Я сглотнула слюну, стараясь, чтобы Данила не услышал, но он все же услышал, либо просто догадался. Молча поставил передо мной стакан козьего молока и кусок пирога, начиненный кашей и мелкой озерной снеткой. От густого и сладкого запаха теста слюна помимо воли до краев наполнила рот и я снова судорожно сглотнула, а потом впилась зубами в румяный, чуть подгоревший с края бок пирога, шумно прихлебнула пенку с молока, и устыдившись своих манер, мучительно покраснела.
Данила сделал вид, что не заметил. Деловито перебирал пузырьки с дубовыми пробками и пузатые склянки, рассматривал их на свет и складывал в ивовую корзину.
Доев пирог и с сожалением заглянув в опустевшую кружку, я вспомнила про воспитание и завела светскую беседу. Хотя больше от любопытства.
— Данина говорит, ты решил стать знахарем?
— угу.
— тебе нравится лечить людей?
— угу.
— в ученики пойдешь?
— угу.
— в Пустошах ведь знахаря нет, значит, придется в Загреб отправляться или в Пычиженск, да? Или вообще в Старовест?
— угу.
— да, уж болтливым тебя не назовешь, — съехидничала я.
Данила посмотрел из-под лохматых пшеничных бровей и насупился.
— а чего зря языком молоть, время придет идти- пойду. Куда- не думал пока.
— не стратег, — резюмировала я.
— чего обзываешься, — неожиданно по-детски обиделся парень.
Мне стало смешно. Я искренне попыталась объяснить Даниле значение слова «стратег». Кажется, парень не понял, но поверил, что обидеть его я не хотела. Но на всякий случай опять нахмурился.
Я тайком улыбнулась. похоже сын травницы просто стесняется меня, вот и хмурится, старается казаться взрослым и суровым.
— слушай, Данила, а ты слышал про пропавших детей?
Парень ощутимо напрягся, но ответил.
— было такое, — кивнул парень.
— и не байки, как считаешь?
— я почем знаю! — неожиданно зло выкрикнул он, — что ты ко мне привязалась?? Забирай свои лекарства и вали в свой замок! И нечего сюда шастать!!!
Я вскочила, платок упал с колен, и я суетливо подхватила его, чуть не упав, запутавшись в неудобных юбках.
— да и что я такого спросила, что ты орешь, как скаженный? подумаешь, фиалка какая, спросить нельзя! Чего орать сразу? И вообще, ты чего нервный такой?
Данила отвернулся, задышал натужно.
— извини, — глухо, не поворачиваясь сказал он, — я не хотел…орать. просто у нас правда дети пропадают, во всех окрестностях, недолетки совсем… старшому двенадцать весен, а другие и того меньше…
— сколько их пропало?
— девять… уже девять
Я ужаснулась. Ничего себе! Девять детей пропали бесследно из маленькой деревеньки!
Я обошла согнувшегося, как от непосильного груза, парня, заглянула ему в глаза.
— ты знаешь где они? Что с ними случилось?
— нет! — снова выкрикнул он. И снова задышал, как собака, успокаиваясь., — нет.
— Данила, — позвала я, — если ты можешь помочь… сам же говоришь, мальцы, недолетки…
Он отпихнул меня так, что я с трудом на ногах удержалась.
— говорю же, не знаю!!! Я ничего не знаю!!! И ничем не могу помочь! Теперь уходи! Уходи отсюда!
Я неторопливо накрыла платком волосы, завязала концы.
— знаешь, — задумчиво протянула я, разглядывая спину отвернувшегося от меня Данилы, — твоя мама сказала, что ты не спишь по ночам, даже просил ее сделать для тебя бодрящую настойку, — спина парня напряглась еще больше, — возможно, я понимаю, что с тобой происходит. Я тоже стараюсь ночью… не спать. Уже три месяца. Это тяжело… очень. И страшно.
— я не понимаю о чем ты говоришь, — сухо, не поворачиваясь бросил он.
Я вздохнула, сдаваясь, подхватила корзину.
— спасибо за пирог, Данила. Я передам твоей матушке, что у тебя все в порядке. Она за тебя волнуется. И… и если захочешь поговорить…около приюта со стороны ельника есть заброшенная часовня, я иногда прихожу туда… подумать.
Данила фыркнул. Я еще постояла, но так и не дождавшись ответа, вышла за порог.
На этот раз пес даже носа из конуры не высунул.
Потоптавшись за калиткой, я задумчиво побрела вдоль частокола. То, что сын травницы знает больше, чем говорит очевидно. Но не пытать же его, в самом деле. Да и размеры у меня не те, чтобы силой вытянуть из рослого парня то, что он не хочет говорить. Но чего он боится, почему молчит? Ведь явно переживает, нервничает и говорит о пропавших детях с откровенной жалостью, но рассказать больше — не желает. Не доверяет мне? Может и так, с чего ему доверять, мы и виделись — то пару раз и то по детству.