— Как говорится: думай вечером, а делай утром. Я осмотрю твоего слугу завтра, — пообещал Эврих посланцу саккаремского шада. Иммамал заверил арранта, что время для принятия решения у него еще есть, и они, понимающе переглянувшись, двинулись вслед за Березатом к компании веселящихся купцов, голоса которых становились все громче, а шутки все незатейливее и солонее.
Промывая престарелому Гаслану уши, Эврих чувствовал себя великим обманщиком. С нехитрой этой операцией учеников Силионской Школы познакомили в первый же год обучения, поскольку особого мастерства она не требовала, а впечатляющие результаты давала тотчас же. Привыкший вкладывать душу во все, что он делал, Эврих и тут потрудился на славу, хотя и сознавал: чем лучше будет слышать слуга Иммамала, тем труднее будет предстоящий разговор с его хозяином. Ибо, ворочаясь ночью с боку на бок, он твердо решил отказаться от оказанной ему шадским посланцем чести. Там, где бессильны именитые лекари, ему, недоучке, делать и подавно нечего. Кое на что он, разумеется, годился, особенно ежели не было близко иного, опытного врачевателя, но принять его за чудо-целителя мог лишь человек весьма в этом деле неискушенный. Попробуй-ка вот только убеди в этом Иммамала, который покинул из-за него Галирад и, уверовав в сверхъестественные способности молодого арранта, станет теперь с упорством, достойным лучшего применения, выдавать желаемое за действительность, пока не постигнет привезенного им чудо-лекаря неизбежный конфуз.
Конфузиться же Эврих, как любой нормальный человек, не любил. И выглядеть в чьих-либо глазах самозванцем — тоже. Лекари Верхнего мира, чьи переписанные Хромушей по настоянию Ниилит трактаты вез он вместе с неведомыми тут снадобьями в своих тюках, знали свое дело не в пример лучше здешних врачевателей, но он-то на сие почетное звание никогда не претендовал и выставлять себя на посмешище решительно не собирался. Как бы вот только это Иммамалу подоходчивей объяснить?..
— На сегодня, пожалуй, все, — проворчал аррант, аккуратно укладывая в сумку блестящие металлические стержни и щипчики. — Еще одно-два промывания, и с серными пробками будет покончено. И станет тогда слышать Гаслан не хуже, чем мы с тобой.
— Неужели вернуть ему слух оказалось так просто? — усомнился внимательно наблюдавший за работой Эвриха Иммамал и, отворотив лицо, чтобы слуга не мог видеть его губ, тихо продекламировал:
Гаслан покосился на Эвриха и продолжил начатую хозяином притчу:
— Слышит! Клянусь Богиней Милосердной, ты и в самом деле способен творить чудеса! — воскликнул Иммамал с несвойственной ему восторженностью. — А ну-ка еще раз.
— Эк чего вспомнил! — усмехнулся Гаслан и с чувством продолжал известнейшую в Саккареме «Мольбу Фатиаль»:
— Погодите-ка, а что это за шум снаружи? — Эврих выглянул в открытую дверь каюты и, увидев толпящихся на баке мореходов, возбужденно гомонящих и указывающих друг другу на что-то справа по курсу «Ласточки», сообщил: — Чую, безмятежному плаванию пришел конец. Не стали бы гребцы так волноваться при виде стаи дельфинов, акул или китов.
Перекинув через плечо сумку с лекарственными принадлежностями, аррант поспешил на палубу, радуясь тому, что у него появился предлог отложить разговор с Иммамалом до лучших времен. Посланец шада крикнул ему вслед что-то неразборчивое, но Эврих не расслышал его, а мгновением позже забыл и о выдававшем себя за торговца тканями саккаремце, и о его престарелом слуге.
Ни с чем на свете он не спутал бы силуэт черной джиллы — судна с плоским днищем, вертикальными бортами, слегка заостренным носом и тупой, словно обрубленной, кормой. И хотя Эврих доподлинно знал, что «Рудиша», взявший на абордаж «Морскую деву», был впоследствии потоплен служившими Богам-Близнецам магами, на миг ему почудилось, будто он видит в солнечном мареве именно его. Идущий на веслах корабль, с убранными тростниковыми парусами и нарисованными на скулах, возле форштевня, глазами, был и впрямь удивительно похож на «Рудишу». Команда его была настроена столь же решительно, ибо знавшие язык морских вымпелов гребцы успели уже разъяснить столпившимся на палубе «Ласточки» купцам, что «стражи моря» требуют убрать паруса и немедленно остановиться.
— Они не имеют права! — возмущенно воскликнул, потрясая костистыми кулаками, Шерах.
— Капитан! Где капитан Арбал? Почему он не дает сигнала готовиться к бою?! — гневно вопрошал Хутаб, воинственно размахивая над головой длинным тяжелым мечом с расширяющимся к концу лезвием.
— Да поможет нам Змей! Мы таки встретились с этими негодяями… — Заметно побледневший Березат Доброта нервно теребил длинные, свисающие едва ли не до груди усы. — Мы не выстоим против зузбаров, а если сдадимся, они попросту перережут нам глотки! О, как жаль, что наша «Ласточка» не умеет летать!
Надобно было обладать недюжинной фантазией, чтобы окрестить «Ласточкой» пузатое купеческое судно, которому неизмеримо больше пристало зваться «Черепахой». Вместительный крутобокий корабль имел две мачты, вооруженные скошенными рейковыми парусами, и устаревшее рулевое устройство, состоящее из пары расположенных в кормовой части весел. Две дюжины гребцов, тридцать — сорок пассажиров и ни катапульты, ни баллисты, которыми можно встретить судно противника. На юрких сторожевиках Кешо, впрочем, тоже не было ни тарана, ни катапульт, да и численность команды едва ли превышала сотню человек, но Эвриха, видевшего зузбаров в деле, не могло ввести в заблуждение кажущееся равенство сил. Отважные, но мирные купцы, помощники их и мореходы, пусть даже и хорошо вооруженные, едва ли выстоят даже против такого же количества прекрасно обученных головорезов…
Донесшийся с бака хриплый звук рожка, призывавшего пассажиров и команду «Ласточки» к оружию, доказал, однако, что капитан Арбал не намерен сдаваться без боя. Сознавая, что тяжелогруженому судну нечего и пытаться спастись бегством от легкой трехмачтовой джиллы, он зычным голосом велел разобрать принесенные на палубу арбалеты тем, кто почитает себя сносным стрелком, а остальным вооружиться по своему усмотрению: пиками, копьями и боевыми топорами.
Некоторое время на палубе царило оживление: мускулистые нарлакские корабельщики в кожаных безрукавках, одетых на голое тело, обмениваясь шуточками и прибауточками, разобрали оружие и выстроились вдоль фальшборта. Те, что с копьями и топорами, образовали первый ряд, арбалетчики и несколько лучников заняли места за их спинами. Купцы со слугами, вооруженные кто вельхским остроконечным, плавно суженным посредине мечом, кто нарлакским — утончавшимся к концу, окружили Хутаба, более других, как и предполагал Эврих, сведущего в ратном деле.
Поглядывая на приближающуюся джиллу, могучий купец, быстро и толково отдавая приказы, распределил торговцев и их слуг так, чтобы те могли своевременно обрубать веревки, привязанные к крючьям, с помощью которых зузбары попытаются притянуть к своему судну «Ласточку», и отразить первый натиск атакующих, бегущих по абордажному мостику. Слушая четкие распоряжения Хутаба и сопоставляя их с собственным невеликим опытом морских сражений, Эврих, признавая их разумность, не мог избавиться от чувства обреченности, овладевшего им в тот самый миг, как он увидел зловещий силуэт джиллы, плавно скользящей по волнам, блистающим в солнечных лучах так, словно отлиты они были из черного стекла. Давно позабытые, казалось бы, картины резни на палубе «Морской девы» с поразительной отчетливостью вставали перед его внутренним взором, вселяя в сердце леденящий ужас. Толпа «стервятников Кешо», прозванных так за жестокость и устрашающего вида клювастые шлемы, израненные Бикавель, Томика и Ржав, бронзовая чушка, раз за разом обрушивающаяся на палубу обреченного судна, и медленно оседавшая на выбеленные доски Хатиаль, из перерезанного горла которой толчками выплескивалась неправдоподобно алая кровь…