— Кем бы ты ни быть, тебе лучше признаться добровольно.
Несколько сердцебиений длилась тяжелая тишина; затем кто-то сделал шаг вперед, опустив светловолосую голову — высокий, но худой юноша лет шестнадцати.
— Это был я, Мричумтуивая, — произнес он виновато. Эолас втайне не сдержал вздоха; Леднио, как он и думал.
— Юный Ледниорарри, — строго выговорил Мричумтуивая. — К счастью, ты признался. Как гласит Клятвенник в отношении предателей…
— Мричумтуивая, на минутку, — прервал его Эолас и отвел вождя в сторонку. — Мы не можем ничего сделать с мальчиком, пока Парлитоу не вернется. Он будет крайне недоволен, когда узнает, что его ученика, на обучение которого он потратил долгие годы, казнили без его прямого уведомления.
Мричумтуивая отмахнулся:
— Парлитоу найдет себе другой ученик.
Насколько же бездарно этот так называемый вождь распоряжается своими людьми — или, как сказал бы он сам, персоналом.
— Ледниорарри один из четырех — только подумай, Мричумтуивая, всего четырех! — грамотных людей в Фикесаллерамнике. Ты не можешь разбрасываться потенциальными просветителями. Позволь мне поговорить с Леднио.
Мричумтуивая умудренно кивнул и вернулся на растерзание толпе.
— Так как юный Ледниорарри есть собственность Парлитоу, мы дождемся возвращения нашего мага и тогда все порешаем. С этого дня Ледниорарри арестован и не может покидать пределы Фикесаллерамника.
Под рев толпы Леднио пересек площадь; Эолас жестом указал ему спрятаться в тени. Пока Мричумтуивая перекрикивал народ и уговаривал их наконец-таки вернуться назад в свои дома и постели, Эолас потащил Леднио за собой в полном молчании.
Дом, где остановился Эолас, находился на окраине Фикесаллерамника, возле снежной пустоши, где были собраны проткнутые пиками безглазые головы мертвых преступников — что за милейшее зрелище, когда выходишь утром погулять и смотришь на падающий снег и пустые черные глазницы! Внутри дома царил постоянный полумрак, единственными источниками света были очаг и несколько свечей из жира зубра. Эолас также смазывал этим жиром руки, которые из-за холода у него растрескались до мяса, так что он постоянно прятал их в карманы, покрытые шерстью изнутри.
— Во имя каких проклятых богов ты это сделал, Леднио? — поинтересовался Эолас без единого намека на эмоции.
— Он… умолял меня, — склонил голову Леднио. — Гиндюльгалю учил меня милосердию.
— Гиндюльгалю — двуличный старый лгун, который метит на место Мричумтуиваи. Я одобряю все из перечисленного, кроме жажды власти. Как лекарь, он уже обладает властью куда большей, нежели вождь, но его узколобость долгие годы не дает ему этого разглядеть.
— Я не ищу власти, — сказал Леднио. — Я просто хочу заниматься своим делом.
— Поэтому ты мог бы заручиться поддержкой Мундеримиого, однако не заручишься, потому что хочешь не строгать из дерева, а рисовать крючочки на пергаменте.
— Мундеримиого добрый.
Вот так. Эолас никогда не планировал взять себе ученика, но Леднио был слишком умным для этой кучки простолюдинов, окруженных мрачными стенами Фикесаллерамника, и всей душой жаждал стать не обыкновенным писцом, а писателем. Но не только умным он и был — еще и мягкосердечным, и Эолас расценивал это как значительную проблему.
— Послушай меня, Леднио, и послушай внимательно. Я спас тебе жизнь, и в моей власти отобрать ее в любой момент, в который я захочу. Ты понял меня?
Эолас мысленно улыбнулся, увидев в глазах юнца страх.
— Я понял, господин Эолас, — кивнул Ледниорарри.
— Теперь ты работаешь на меня. Следишь за моими записями, стираешь мою одежду, ассистируешь мне, если я попрошу, идешь со мной на прогулку, если я пожелаю. Еще раз. Если я нахожу твое служение малоэффективным или ты совершаешь ошибки, я говорю об этом Мричумтуивае, и ты отправляшься на эшафот. Ты понял меня?
— Я понял, господин Эолас, — повторил Леднио.
— Я не чудовище, поэтому в качестве моей благодарности ты получишь мой писательский опыт, советы и даже возможность показать мне свою рукопись.
Это явно раззадорило молодого писца, и он думать забыл о страхе смерти.
— Когда начинаем? — спросил Леднио деловито.
— Сейчас. Пожалуйста, рассортируй эти свитки по алфавиту и приготовь мне постель.
— Будет сделано, господин. Что сделать первым?
Эолас мысленно возвел глаза к небу.
— Одновременно, Леднио.
Следующий день был из тех, которые Эолас называл “день украденного солнца” — невзирая на чистое небо без признаков небесных явлений, затмение нисходило на его голову. Когда-то давно, еще в юности нарушенное сознание периодически отзывалось адскими мигренями, продолжавшимися долгие часы. Исправить содеянное или утихомирить боль было никак нельзя, оставалось только выть и иногда подзывать Леднио с тазом.
Эоласу постоянно казалось, словно при лихорадке, что по стенам шагают полчища людей без лиц, без имен, без теней, и в серой высокой траве они ищут что-то невероятно важное, подступающее к самым кончикам пальцев, но в последний миг исчезающее бесследно. Раскаленная добела струна внутри сознания шарила огненным прутом по всем эмоциональным пещеркам и норкам, по каждому приобретенному и нативному знанию, по всем мыслям, что когда-либо посещали светлую голову Эоласа. Тошнота изматывала, но от рвоты становилось только хуже — как будто окаменевшие яйца динозавров разбивали о темя. Время то ли текло медленнее, чем вода под лежачий камень, то ли каким-то образом обходило стороной Эоласову боль, оставляя его наедине с раздираемой вечностью.
К вечеру оказалось, что Время все-таки существует для Эоласа, потому что боль начала размеренными виражами стихать; он даже сумел заснуть. Разбудил его яркий свет на потолке комнаты… слишком яркий свет хрустальной люстры.
— Ты наконец очнулся, Элиас, — надменно произнесла мать — строгая дворянская женщина с белыми подвязками. — Третья мигрень за последние полмесяца…
— Я проклинаю эту погоду, — со слабой улыбкой на губах отозвался сын. — К тому же, недавнее затмение…
— …не имеет никакого отношения к твоим болям, — отрезала мать, что было ложью, потому что именно в минувшее затмение Элиас оступился в процессе изучения собственного сознания. — Я обыскала твою комнату, Элиас. Я знаю, что ты не потрудишься объяснить, откуда у тебя эти книги, и я не стану их у тебя отбирать, поскольку ты уже достаточно великовозрастен, но лишь скажи мне — почему, почему ты не можешь быть достойным наследником?
— Может, потому что вы меня усыновили? — ядовито произнес Элиас, приподнявшись на локтях.
— Лежи, лежи, — бросилась к нему мать с внезапной нежностью, но порыв длился недолго. — Мы выбрали тебя, Элиас. В противном случае ты стал бы никем.
— Он к этому, похоже, и стремится, — раздался голос от двери. В проеме показался высокий мужчина с густыми усами и военной выправкой. — Ты слишком добра к нему, Аннетт. Что будет с этой семьей завтра, если сегодня ты позволила нашему сыну изучать темную магию?
— А кто пропадает на охоте днями и ночами? — выкрикнула Аннетт, злобно подобрав юбки. — Кто подзуживает этого же сына играть в карты со сверстниками?
— Но он же их обыгрывает! — изумился отец. — Пусть приносит хоть какие-то деньги в семью…
Семейная дрязга потонула в очередной волне боли, и Элиас откинулся на подушку с никем не замеченным стоном.
— Господин Эолас! — услышал он сквозь сон привычное уже долгие годы имя. — Господин Эолас?
— Леднио, зачем ты меня будишь? — угрюмо произнес Эолас, не разлепляя глаз.
— Так вы сами попросили! — отозвался Леднио с почти детской непринужденностью. — Четверть часа назад. Сказали, что вам нужно на воздух.
Эолас приоткрыл глаза и с неимоверным облегчением обнаружил, что этот простой жест не отзывается кровавым месивом внутри его головы.
— Какое счастье, — еле слышно выдохнул он, присаживаясь в кровати. Оглядевшись — неужели шея не передвигает пыточный механизм в затылке? — Эолас увидел по правую руку явно обеспокоенного Леднио, а по левую — таз с зеленоватой жижей на дне.