— Почему они, то есть вы такие высокие? — непонимающе спросил Хейзан, проводив неравнодушного взглядом. — Употребляете что-нибудь в пищу?
Рохелин только пожала плечами, а затем вдруг звонко рассмеялась, вызвав у Хейзана еще большую растерянность.
— Приказываешь мне, — сквозь смех просипела она. — А ему приказать не можешь.
Хейзан мрачно закрыл рукой лицо.
========== Куплет второй ==========
Карнемфинни изумленно смотрел на клочки не то мягкого льда, доведенного до абсолютной белизны, не то замороженных слез, падающие на голую землю и его воздетые к небу руки. Никогда прежде он не видал ничего подобного; глядя на темно-серые, отливающие фиолетовым тучи, угрюмо нависшие над иссушенным миром, он ожидал долгожданного шторма, но никак не…
Снега? — появилось нечто чуждое в его разуме.
Ледяной ветер проморозил Карнемфинни до костей, и он поторопился скрыться внутри дома.
То было проклятие.
Карнемфинни не знал, вызвал ли он его своей бессильной молитвой на заднем дворе, обращенной к деревянному истукану, на чьем покатому лбу был вырезан завиток, или Ройонсарминкайана — “человек белой бороды” — по собственному велению обрушил на жителей Руды такое наказание. Уже двоих сородичей жители поселения принесли в жертву, дрожа от холода; уже трое — две женщины и ребенок — умерли сами, медленно и мучительно. Сначала у них отнялись пальцы, потом конечности целиком, и в конце концов они заснули вечным сном, превратившись в затвердевшие синекожие подобия тех, кем были раньше. Карнемфинни уже лишился мизинцев и одного безымянного пальца, потому что вместе с другими мужчинами выходил на улицу, под заметающий снег, рубить дрова для костров, обмотав руки тканью в несколько слоев. Особенно смелые решались выходить на охоту, и уже две волчьи шкуры дубились для вождя и его дочери. Впрочем, сложно было назвать охотой подбирание мертвых тел. Волки не замерзли — они умерли еще раньше, лишившись воды и еды.
Голодали, конечно. Остатки посевов прибило снегом, и земледельцы окончательно потеряли надежду вырастить хоть что-нибудь. Раньше они по меньшей мере выкапывали те корни, что еще не сморщились от недостатка воды, а теперь они все смерзлись из-за внезапно наступившего хлада.
Смерзлись и души тех, кто оставался в живых — очевидно, ненадолго. Над поселением висел нескончаемый плач, аккомпанементом ему был кашель из-за дыма костров, а ночью поднимался волчий вой — было вопросом времени, когда звери придут кормиться человечиной.
После того, как умерли еще четверо, в том числе дочь вождя, молитвы перешли в ненависть и отчаяние.
Кто-то клялся, кто-то просто шептал впотьмах, что идол оставил их, что человек белой бороды не придет, что он возненавидел людей и тем же ему следует ответить. Истуканов разрубали топором на части и жгли. Карнемфинни наблюдал с замиранием сердца, как чернеет и превращается в уголь кусок головы Ройонсарминкайаны, даруя так необходимое людям тепло.
Однажды Карнемфинни услышал во сне, будто кто-то его зовет, но, стоило ему проснуться, зов оказался совершенно настоящим — и исходил снаружи, словно пробираясь под плотно запертыми дверьми и заколоченными окнами. Не обращая внимания на часового и его возгласы “Стой! Не вздумай!”, Карнемфинни, повинуясь некому шестому чувству, вышел на улицу — и едва не ослеп.
Разгорался рассвет, ярче, чем ему когда-либо приходилось видеть, многократно отражаясь от кипенно-белого снега, что полнился искрами и полыхал, точно пламя лесного пожара. Стояла звенящая, невозможная тишина; просто кощунство нарушать такую, но этот зов…
Был выше.
Исполинского роста человек, закутанный в меха, стоял посреди сугробов; его белая борода клубилась завитками, испаряющимися, точно свет на поверхности воды, а ледяные голубые глаза смотрели из-под бровей сурово и непоколебимо.
— Ройонсарминкайана… — ошеломленно выдохнул Карнемфинни.
— Китвенсарминкайана, — глубоким, полногрудым голосом произнес идол; “человек снежной бороды”, это означало, и тогда Карнемфинни понял, что снежная буря была не проклятием, но благословлением.
Он сделал несколько шагов с хрустом не менее священным, чем былая тишина, но идол поднял могучую руку, показывая человеку его место. Карнемфинни спешно склонил голову — и услышал, как за его спиной выходят наружу другие, привлеченные тем, что непогода закончилась.
— Ройонсарминкайана! — раздались голоса.
Но прежде, чем Карнемфинни или сам идол поправили их, люди наперебой закричали:
— Ты пришел, чтобы растопить снега?!
— Предатель!
— Убийца!
— За что ты уничтожил нас?!
Карнемфинни поднял голову и прочел на лице Китвенсарминкайаны ярость.
— Глупцы, — пророкотал идол и исчез, оставив на своем месте облако снежной пыли. Когда оно улеглось, люди увидели серый камень в человеческий рост, на котором была нарисована красная, словно закатный свет, змея, закрученная в причудливый символ и кусающая себя за хвост.
Долгие дни шли пересуды, что это значит; вождь, которого вынесли на руках, охрипшим голосом провозгласил, что на камне изображен язык пламени, и лишь огонь теперь поможет человеческой расе спастись; другие утверждали, что камень следует расколоть, но ни у кого это так и не получилось; третьи видели в алой змее загадку и высказывали самые фантастические предположения, ни одно из которых не имело смысла. Один Карнемфинни был печален и все чаще уходил в лес на охоту, чтобы отвлечься от внутренней пустоты, которая сломила его дух с исчезновением Китвенсарминкайаны.
Однажды вечером Карнемфинни возвращался с полным силком хилых куропаток и, в очередной раз взглянув на камень со змеей, тяжело вздохнул. Взгляд его тут поймал странный блеск, и Карнемфинни, поддавшись внезапному желанию, подошел к камню, коснулся рисунка — и сразу отдернул руку, ибо под его оставшимися пальцами поверхность камня пошла рябью.
Бросив улов, Карнемфинни ринулся к дому — и столкнулся с плачущей женщиной:
— Вождь умер, — всхлипнула она.
Выйдя наружу вслед за умоляющим Карнемфинни, люди встали полукругом у камня и ахнули: змея исчезла, а передняя часть его превратилась в кристально чистое зеркало.
— Это значит, — тихо произнес Карнемфинни, будущий вождь своего клана, — что змеей, кусающей себя за хвост, все это время были мы.
— И все же ты думаешь, что во времена, когда произошло оледенение, люди жили в домах, а не в пещерах, и могли связно разговаривать? — скептически вопросил Эолас. Приставленный к нему вместо Парлитоу Ледниорарри, что сидел рядом с пленником на высокой лавке тюрьмы Фикесаллерамника и болтал ногами, только отмахнулся:
— Это мифология, господин Эолас.
— Почему ты называешь это мифологией, а не верованиями, Леднио?
Юноша заговорщически улыбнулся:
— Потому что в разговоре с вами я могу себе это позволить.
Дирдамлуино неслышно, словно тень, ступал по мягкому, рассыпчатому снегу сухого дня. Одетый полностью в черное, он сливался с кустарником, и мог не искать подветренной стороны, поскольку над миром стояла абсолютная тишина. В такой день никто иной не решился бы отправиться в лес, ибо любой шорох спугнет добычу, и охотники возвратятся ни с чем; но только не Дирдамлуино.
Внимательные глаза различили еле заметное движение между деревьев. Олень — белый, точно снег, по которому он ступал. Дирдамлуино натянул лук, целясь оленю точно в сердце, чтобы не сбежал.
Но за мгновение до того, как Дирдамлуино спустил тетиву, раздался глухой вой, и олень метнулся в сторону. Стрела, со свистом покрыв расстояние в несколько десятков метров, вонзилась в дерево; Дирдамлуино тихо выругался. Волки за последнее время озверели пуще прежнего, и Дирдамлуино не хотелось натолкнуться на смертельно опасную стаю, поэтому он убрал лук за спину и вознамерился двинуться в обратный путь. Но глупый олень, ошалело перескочив через заросли, бросился прямо на охотника. Тот едва успел увернуться, свалившись в сугроб, и когда, отплевываясь от снега, приподнялся на локтях, услышал напряженное рычание.