Семь или восемь — Дирдамлуино не так уж хорошо умел считать, да и сердце колотилось как бешеное — волков пронеслись мимо, за исключением двух замыкающих, что заприметили новую добычу и остановились. Дирдамлуино медленно поднялся на ноги; столь же медленно волки зашагали к нему, оскалившись. Давно ли звери в лесу стали такими тощими?
Дирдамлуино достал лук, и безупречная реакция спасла охотника — поначалу. Волк прыгнул, и в тот же миг Дирдамлуино пустил стрелу, которая прошила зверя насквозь, и он упал замертво. Второй волк заскулил и бросился бежать; Дирдамлуино стер со лба выступивший пот.
Однако стая не собиралась отпускать просто так человека из плоти и крови.
Дирдамлуино сам не понял, как оказался окружен. Волки щерили окровавленные зубы — должно быть, завалили-таки оленя и теперь взялись за вторую цель. Которая им же и подарила еще одну порцию мяса, ибо мертвого сородича оголодавшие волки точно так же сожрут.
Тем не менее, сдаваться Дирдамлуино не собирался. Оскалился в ответ и одной стрелой пронзил двоих; и то, и другое было ошибкой, ибо волки набросились тут же. Раздался омерзительный звук разрываемой плоти, а боль была настолько зверской, что глаза до слепоты захлестнуло алым.
— Дирдамлуино!.. — послышался из-за пелены чей-то голос, последний отблеск уходящего мира перед тем, как охотник рухнул в темноту.
— Дирдамлуино?
Охотник приоткрыл глаза и застонал; боль плескалась во всем теле, точно горящая смола.
— Живо-ой, — протянула лекарка, хлопнув шмат мази на щеку Дирдамлуино, так что тот стиснул зубы. — Я думала, не выживешь.
— Пить, — прошептал Дирдамлуино одними губами. Лекарка немедля подсунула ему шерстяной бурдюк; от запаха волчьей шкуры охотника замутило. Перед глазами замелькали расцвеченные алым картины произошедшего, и Дирдамлуино хотел вцепиться в постель, но отчего-то получилось сделать это только одной рукой. Потом пришло осознание.
— Где… — прохрипел он.
— А нигде, — тяжело вздохнула лекарка. — Нету у тебя теперь руки, друг мой. Отгрызли подчистую.
Когда на Руду опустилась непроглядная ночь, освещаемая лишь слабым светом лунного серпа, Дирдамлуино убедился, что жена крепко спит, и тайком выбрался из чума. Избегая света коптящих фонарей, прижимая к груди обрубок руки, он покинул пределы поселения и направился прямиком в лес.
Терять ему было нечего, ибо жизнь без лука — не жизнь.
Дирдамлуино шел, не волнуясь о бесшумности своих шагов; ломился через кусты, спотыкался и долго приходил в себя, когда вспыхивала болью очередная едва зажившая рана. Много боли он уже пережил и знал, что стерпит и последнюю — когда снова встретит голодных волков.
Когда лунный серп уже прошел середину неба, а Дирдамлуино устал молить снежного идола о быстром избавлении, он выбрался на заснеженную опушку. По краям ее зашевелились тени, и один за другим из леса вышли волки — и их было гораздо, гораздо больше, чем в прошлый раз.
— Наконец-то, — спокойно улыбнулся Дирдамлуино.
Но волки не стали нападать, а вместо этого улеглись на снег, повернув морды к противоположному от Дирдамлуино краю поляны. Что-то пряталось там, во мраке… или кто-то?
Из-под сени деревьев появился человек — Дирдамлуино различил лишь бледное в лунном свете лицо с острым носом, длинные черные волосы и волчью шкуру, наброшенную на голову и плечи. Незнакомец сделал еще один шаг, и тогда Дирдамлуино увидел лук за его спиной.
— Дирдамлуино, — подозвал его некто и огласил: — Тебе быть моим проводником.
— Кто ты? — непонимающе отозвался бывший охотник.
— Мое имя Кматалоунэсхилта.
— “Последний из волков”? — повторил Дирдамлуино. — Это имя не говорит мне ровным счетом ничего. Я пришел умереть, и ты…
— Постой, — поднял руку Кматалоунэсхилта, а затем глухо зарычал. Один из волков встал, отделился от всеобщей тени молча наблюдающих зверей и подошел к Дирдамлуино; в его зубах была зажата кисть руки. Тот отшатнулся, но Кматалоунэсхилта решительно вырвал кисть у волка из зубов и приладил ее к культе Дирдамлуино.
Ошеломленный охотник пошевелил пальцами и поднял глаза на Кматалоунэсхилту.
— Ты… ты божество. Еще один идол. Такой же, как Китвенсарминкайана.
— Ты говоришь не веря собственным словами, но так и есть, — сказал волчий идол. — А теперь настает время мне покинуть Руду. Принеси мое имя в этот мир и одари их знанием, что Кматалоунэсхилта вернется, когда мир будет на грани конца.
— Ты спасешь его?
— Нет, — улыбнулся Кматалоунэсхилта, обнажив волчьи клыки. — Мой лес и мои звери помогут ему кануть в бездну.
— Я думаю, что божеством следовало бы провозгласить лекарку, которая выходила Дирдамлуино после нападения целой стаи.
— Ну, возможно, волков было меньше, чем я сказал, — смутился Леднио.
Он был первым в бездне, и разум его, порожденный причудливыми движениями звезд, был абсолютен. Настолько, что восхищение красотой быстро сменилось стремлением создать нечто, что принадлежало бы только ему от начала и до конца времен. Многие эры, вбирая в себя черноту, он проливал ее, словно воду на семена, пока не появились первые ростки такого чуда, как камень — а дальше дело было за малым…
Мечтатель отлично помнил, как впервые увидел чистое ночное небо.
Сначала он подумал, что стоит под снегом, но белые холодные точки не двигались; тогда мальчик побежал — и звезды закувыркались вслед, превращаясь в воображаемых животных, что могли разговаривать с ним одним. Пол-луны мальчик только и говорил, что о звездах, пока мать не запретила упоминать про них всем домочадцам. Мальчик не понимал ее строгости и плакал в подушку, пока та не видела, а в следах слез находил те же самые фантазийные сюжеты.
Мальчик рос, и мечта побывать на небесных лугах оставила его, но страсть к звездам не утихала. Он наполнял их рисунками целые свитки, соединяя точки в витиеватые узоры, многим из которых он дарил не менее витиеватые названия.
— Ты слишком много смотришь на звезды, — повторяли ему старейшины и гнали мальчика учиться — то к кузнецу, то к лекарю, то к лесорубу, но нигде он не проявлял должного усердия и ничто ему не было интересно так, как ночной небосвод.
Когда мечтатель стал тем, кто он есть — юношей, чья душа была навеки прикована не к земле, — его постепенно оставили в покое, махнув рукой. Пускай слоняется под своими звездами до тех пор, пока не причиняет кому-либо вред.
Та ночь была одной из многих, но волею судьбы стала для Руды особенной. Мечтатель прогуливался по синим в ночи холмам, зная: вьюги не будет, а волки не выйдут из леса, ведь обоим идолам люди снега поклоняются истово и старательно. Взгляд мечтателя блуждал, как и его мысли; может ли оказаться так, что это мир не имеет никакого значения, а звезды — такие прекрасные звезды! — являют собой всё?
— В них действительно есть высший замысел, — произнес глубокий голос за спиной мечтателя.
Юноша обернулся, и вначале ему показалось, словно он не видит ничего — но потом он разглядел складки плаща и бледные руки. В глубине рукавов сверкало звездное небо, что было ему так знакомо… и одновременно оно было совершенно иным. Кроме привычных белых точек там полыхали розовые, будто чьи-то веки, спирали, алые хвосты комет и пронзительно-голубые взрывы.
Мечтатель поднял глаза, и ему улыбнулась луна — уложенный на спину серп, тонкий, как руки невидимого незнакомца. Длинные золотистые волосы ледяным водопадом пролились по краям черного, словно бездна, лица.
— Словно бездна, из которой я вышел, — улыбка не двигалась, а слова проросли из ниоткуда внутри мечтателя.
— Ты читаешь мысли… ты говоришь моими мыслями…