Внезапно незнакомец исчез и появился снова, заставив мечтателя повернуться. Теперь тот висел в половине человеческого роста над землей, и на фоне звездного неба юноша мог увидеть его размашистый силуэт.
— И летаю, — промолвил он.
— Ты — третий идол? — высказал мечтатель неожиданную догадку.
— Я — первый идол, — поправил его невидимка. — Я создал этот мир, и мое имя Чарснотилингерра.
— “Дитя звездного склона”…
— Да-да, я знаю, как меня зовут, можешь не повторять, — отмахнулся Чарснотилингерра; рукава качнулись, и звезды внутри них на миг смешались с настоящими — или именно они и были настоящими? — в ослепительно сияющее действо. — Теперь и ты знаешь. Принеси своим братьям и сестрам знание обо мне.
— Они не поверят мне, — нервно рассмеялся мечтатель. — Они мне никогда не верят.
— Неужели я напрасно вложил в тебя стремление к звездам? — с неожиданной мольбой в голосе произнес Чарснотилингерра.
Мечтатель долго смотрел на молчаливую луну-улыбку и наконец прошептал:
— Тогда я заставлю их поверить.
Возвратившись домой, он отыскал в материнском доме факел и кремень; затем проник в хранилище и достал оттуда несколько горшков с жиром. Рассвет наступил гораздо раньше, чем ему следовало наступить, ибо пожар высветил все до последней мелочи — начиная страхом в человеческих глазах и заканчивая выщербинами на деревянных лицах второго и третьего идолов.
А Чарснотилингерра растворился в ночи, зная, что мечтатель правильно уловил второе предназначение ночного идола —
разрушать.
— Ты уверен, что не списал мечтателя с себя и не хочешь сжечь Фикесаллерамник дотла? — спросил Эолас, выискивая подсказки на лице Леднио. Тот покачал головой; быстро проверив его поверхностные мысли, Эолас понял, что юноша честен.
— А зря.
Ночь стояла ясная, чему Эолас был несказанно рад. Мричумтуивая с неохотой сказал ему, что, дабы попасть к Колодцам Руды, идти следует немного южнее созвездия Волка; иной человек снега на месте Эоласа гордо заявил бы, что в священной миссии ему помогают все три идола. Эолас лишь поднял повыше песцовый воротник и молча — в знак своего презрения — отправился в путь.
В какой-то момент он хотел обогнуть Фикесаллерамник по Западной грани и скрыться в лесу — в конце концов, волков легко отпугнуть огнем, — но боялся, что дотошный Мричумтуивая всюду послал разведчиков. Значит, просто уйдет настолько далеко, насколько ему позволяет хилая физическая форма, и просидит всю ночь у костра где-нибудь под холмом, пряча дым при помощи магии.
План пошел крахом через несколько часов, когда Эолас уже сидел возле костра, размышляя над собственным существованием. Мелкий снег, что начал сыпаться ему на плечи, наперво лишь раздражал, но вскоре заронил беспокойство. Во мраке нельзя было различить, насколько темны подступающие тучи, а осень в Руде никогда не радовала погодой, несмотря на все почитания снежного идола.
Предчувствие не обмануло Эоласа: пламя всколыхнулось от ледяного порыва ветра, так что пришлось докинуть еще хворосту, столь предусмотрительно захваченному с собой. Мог бы, конечно, использовать письмо, которое так и не передал Парлитоу, но жечь рукописи Эолас не привык.
Снег повалил, словно жуки, выпущенные из банки. Эолас закутался плотнее в свой плащ, жалея о том, что не взял с собой запасного; впрочем, Мричумтуивая не позволил бы. Ненавистный холод жег лицо тем же огнем, только много более жестокосердным.
Время пресмыкалось перед дыханием, ползало на брюхе, собирая занозы и пыль. Пустота пролегла от уха до уха нитью столь крепкой, что разрубить ее можно было лишь вместе с головой. С треском разрывались волокна в костре, напоминая то, как лопаются тысячи глаз — фасетчатых, отраженных и бесконечно самоподобных.
Последним, что Эолас помнил, был вой черноликой, снежнобородой бури, одетой в волчью шкуру.
Хлопья снега падали тихо и бесчувственно. Наблюдатель словно бы летел в паре человеческих ростов над пейзажем — медленно и неторопливо, погруженный в свои мысли, которых не было, как не было и его сущности — все стерлось неоспоримой белизной. Его взгляд привлекла цепочка следов, и наблюдатель двинулся вдоль нее, немного взяв вниз. Впереди показался человек, продирающийся сквозь снег; обогнув его, наблюдатель разглядел длинные волосы и высокий рост; остальное скрывал снег и то, что человек держал голову опущенной, глядя себе под ноги.
Грядет третья ночь, полная звезд, только не в этой области мира, донеслись до наблюдателя мысли человека.
— Я знаю, что ты его так и не остановил, — раздался голос из ниоткуда.
Снег летел наискось, искаженный порывами ветра. Человек шел; наблюдатель про себя назвал его Идущий.
— Снежная буря однажды разорвет саму себя.
— Но вначале разорвет тебя, — словно украдкой произнес голос.
— Предсказания, которые уже сбылись — все, на что ты способен?
Ветер смахнул прядь с плеча Идущего. Идущий отмахнулся от ветра.
— Жалкое ты создание, кем бы ни был.
Голос из ниоткуда казался Идущему более человеческим, чем его собственный — хриплый как крики метели и будто стеклянный.
— Твой разум — ледяная пещера, и слова твои лишь эхо отраженных под сводами мыслей. Даже спрятанных в самом дальнем тупике. Даже произнесенных полушепотом.
Наблюдателя резко потянуло назад, и он сорвался вниз; мир завертелся мириадом снежных хлопьев и гнусными порывами ветра, утаскивая наблюдателя глубже в воспоминания Идущего, вспыхнувшие ярче безумной звезды.
— Ау-у! — воскликнул смутно знакомый человек, приложив руки к уголкам рта. Его юный голос многократно отразился от сводов, подобных небу в своем ярко-голубом цвете и небывалой высоте, и разбежался по уголкам пещеры, как струйки водопада. — Надо же. Похоже, мы здесь одни.
— Неудивительно, — пробормотал Идущий, стараясь не стучать зубами от холода. Несмотря на то, что жители Руды как следует утеплили их, лед, казалось, проникал ему под сердце. Возможно, в буквальном смысле.
Юноша пробежал вперед и скрылся за поворотом, оставив Идущего в одиночестве. Подняв светловолосую голову, Идущий позволил себе как следует наглядеться на причудливые образования изо льда, подпиравшие потолок пещеры, словно изукрашенные колонны. Кое-где они разрастались по образу ветвей, переплетенных между собой в тонкие этюды, местами — походили на фигуры животных.
— Скорее! — донесся до Идущего размноженный голос его спутника. — Здесь что-то невероятное!
Идущий бросился на голос, но поскользнулся и растянулся на оледеневшей земле вместе со скарбом, который рассыпался в радиусе пары метров. Цедя ругательства, Идущий принялся собирать вещи обратно в мешок — трут, кое-какая еда, теплая одежда…
Войдя наконец в следующий зал, он подивился тому, что стены там были гладкие, как вода в штиль. Спутник ждал его, расхаживая кругами.
— Ты где застрял? — обиженно вопросил он.
— Упал, — коротко отозвался Идущий.
Юноша бесцеремонно схватил его за руку и потащил за собой; пальцы у него были крепкие, и упрямства хватало, так что Идущий даже не пытался вырваться.
Тогда Идущий и увидел, о чем так восторженно говорил его спутник. Ряд идеально круглых дыр в полу, словно выбитых древним великанским инструментом. Осторожно подойдя к краю одного из провалов, Идущий заглянул внутрь и увидел лишь синеву, переходящую в черноту. Из глубины отчетливо тянуло могильным холодом.
Стянув с плеча мешок и покопавшись в нем, Идущий достал пустую бутылку, которую они распили еще несколько часов назад, и бросил в дыру; прислушался. Звона так и не донеслось.
— Что это, как думаешь? — спросил юноша.
— Кажется, я знаю, — медленно произнес Идущий. — Это Колодцы Руды.
Глаза у мальца блеснули.
— Колодцы Руды? Те самые, которые тянутся до земного ядра и откуда идолы когда-то вывели первых людей?