— Практика Гиланты является осквернением магии, а не обменом энергией, — прервал его Крайво.
— …вторая, — упорно продолжал Хейзан, — вы утверждаете, что именно ваше поклонение Кэане вызывает ответную реакцию, в то время как Асверти умалчивает о каких-либо необходимых влияних. В его изложении это, как вы и сказали, естественный ход вещей, а значит, все кэанцы так или иначе обмениваются друг с другом информацией о себе, а не только вы. Третья — асвертинец Леут, называющий магов межевыми столбами между Сущностью и Просторами, уточняет, что магия метафорически выжигает все на своем пути, поэтому обратной дороги нет… но, конечно же, вы не примете его во внимание, потому что он гилантиец. Но я знаю его отлично, потому что обитаю там, где когда-то жил он.
Крайво сложил руки на груди. Хейзан поднялся на ноги.
— Я не веринец, — сказал он, призывая Гиланту. — Черт с ними. Черт с вами.
И прежде, чем Крайво успел коснуться защитного амулета на шее — голубой камень пошло выделялся на фоне бордового одеяния, — Хейзан дернул рукой, и из горла кэанца брызнула кровь.
Крайво осел на ковер, мучительно отхаркиваясь и тщетно пытаясь что-то прохрипеть. Хейзан схватил бумагу из ящика и вытер ею багряные капли, попавшие на плащ, после чего задул свечи, спустился по лестнице, не беспокоясь о звуке шагов — чем быстрее мертвого хозяина обнаружат слуги, тем лучше, — и вышел через парадную дверь.
========== Часть 3: Пожары | Куплет третий ==========
Рохелин сидела на подоконнике рядом с букетиком сухих цветов, наблюдая за тем, как стекают по окну капли дождя, и заламывая пальцы.
Хейзан как-то, в ответ на ее вопрос, почему именно Хефсбор, рассказал Рохелин о Ларде и Наузе и о своем косвенном участии в убийстве их друга. Рохелин была уверена, что это не первое убийство, которому поспособствовал маг, и, как теперь оказалось, не последнее.
У нее не было четких моральных убеждений, и она воздерживалась от суждений о том, что правильно совершать, а что нет, поскольку знала, что все в мире относительно. Этот моральный нейтралитет спасал ее душу от лишних угрызений совести; конечно, она никого не убивала, но всегда прятала в сапожке короткий кинжал, да и в странствии случалось… разное. Чаще всего она просто сбегала.
Даже сейчас Рохелин угнетало простое знание о том, что на соседней улице живет кэанец, который может ей помочь. Чувство, примолкшее на какое-то время, теперь одолевало ее с новой силой — стоило ей вспомнить про леса, реки и заброшенные деревни. Рохелин любила останавливаться в чьем-нибудь бывшем жилище, изучая запылившиеся, изъеденные червем книги, сдувая паутину со ставен и разглядывая обветшалую мебель. Она чувствовала присутствие прежних жильцов, могла представить, кем они были и чем дышали, но вместе с тем оставалась в драгоценном одиночестве.
В отношениях с людьми она держала такой же нейтралитет, как и в моральных вопросах. Она не противилась сближению с кем-то, но не привязывалась до одурения — поэтому была уверена, что с легкостью расстанется с Хейзаном, когда настанет время.
Скорее бы оно настало.
Для Рохелин непривычно было торопиться, ибо в странствии она выдерживала ровный темп, который держал чувство в узде. Но теперь она постоянно замечала даже в собственных движениях, что спешит. Так ли живут гилантийцы — зная, что отмеренный срок утекает, как вода сквозь пальцы?
Хейзан точно подходил под это описание, но Рохелин не знала наверняка, по той ли причине. Он довольно много рассказывал о себе, но все его рассказы были поверхностными, и он, словно водомерка, ловко избегал опускаться на глубину. Рохелин понимала, что, стоит ему раскрыться в чем-нибудь, и ей не останется ничего, кроме как поведать правду о своем отце, которой Хейзан так жаждал — никогда не говорил об этом вслух, но все прекрасно читалось по лицу.
Он рассказывал, что родился сиротой (именно так он и выразился) в Энаре, одном из государств Цепи, и крал яблоки из садов Ореола с помощью упрощенного аналога магии, пока мальчишку не приметил гилантиец Кееаар из Меена. Признавался, что после того, как учитель в шестнадцать лет выгнал его на улицу “жить взрослой жизнью”, бывали эпизоды, когда он питался жареными крысами. Вскользь упомянул, что, когда начал зарабатывать магией, тратил все деньги на бордели, но быстро наигрался. Поведал о своем друге Эоласе, при первой встрече с которым едва не полез в драку. Почти ничего не говорил он об Ийецинне, но там, видимо, и нечему было происходить.
Рохелин слушала, иногда отвечая историями из своего странствия — как она угодила в рабство в Хелтесиме, откуда выбралась лишь благодаря женщине, которая втайне от господ изучала Гиланту, или как на рынке в Хупье потратила все деньги якобы на яйцо дракона, оказавшееся обычным камнем в крапинку. Когда Рохелин предположила, что торговец был магом и омрачил ее разум, Хейзан категорически отрезал, что такое влияние им неподвластно.
— …не можем мы вжиться в мысли — лишь пролистнуть их, как страницу книги.
— Но почему?
— Потому что все иное — внутри. Исказить извне нельзя даже поверхностные мысли, потому что их корни лежат куда глубже. Собственно говоря, единственная область разума, на которую может покуситься чужак — та часть сознания, куда мы, гилантийцы, сосредотачиваем магию. Считай, мы ее выпячиваем, как шлюха — свои прелести, уж прости мне как женщина такие сравнения.
— Не страшно.
Хлопнула входная дверь, и Рохелин вынырнула из воспоминаний. Соскочив с окна, она прибежала в переднюю — на лице промокшего Хейзана явственно отражалась усталость.
— Сделал, — произнес он, и Рохелин едва удержалась от того, чтобы отступить на шаг назад. Она кивнула и отвернулась, краем глаза наблюдая за магом, будто опасаясь, что сейчас он занесет нож и над ней.
— Ты даже не спросишь?..
— А что я должна спросить? — раздраженно бросила Рохелин. — Как ты его убил? Я спать не буду.
— Если ты думаешь, что я иссушил его жизненную силу или как там любят говорить о магах…
— Не думаю. Я просто, — повернулась она и напрямик заявила: — не доверяю тебе.
— Подумать только! — воскликнул Хейзан; на изменчивом лице его отразилась искренняя, почти детская обида. — Поселить меня в своем доме. Отдать ключи от своих дверей. Изображать любовников вплоть до прилюдных поцелуев, чтобы позлить Веза. А если я и правда не заслуживаю доверия?! — рассмеялся он, и улыбка его была едва ли не истерической.
— Не тебе решать.
Хотя дождь заботливо-успокаивающе стучал по бревенчатым стенам, Рохелин, лежа в кровати, никак не могла отделаться от мысли, что Хейзан в это время слоняется по дому. В полусне ей мерещились то цепи, то чьи-то незнакомые крики, полные звериного отчаяния, а сны кружились, как снежинки, заметая ее ледяным бураном. В какой-то момент Рохелин проснулась и осознала, что ей тяжело дышать. Захрипела…
— Тихо, — раздался пресловутый голос, и рука мягко коснулась ее шеи. Тернистый комок начал расползаться, мир — расходиться из одной точки страха по прежним линиям перспективы. — Я не целитель, но должно полегчать.
— Ты что тут делаешь? — выдавила из себя Рохелин, когда нашла в себе силы заговорить.
Послышался короткий смешок.
— И это благодарность? Я только зашел — и удачно, кажется.
Хейзан, к облегчению Рохелин — пусть и знала, что не задушит, — убрал руку и какое-то время молча сидел на краю ее кровати, так что Рохелин даже задремала. А ведь что-то говорила о недоверии…
— Хель, — неожиданно позвал он. — Как ты думаешь, что ждет нас после смерти?
Рохелин молча перевернулась на другой бок.
— Хель.
И ведь не отстанет.
— Я не знаю, что там. Это может придать смысл моему странствию или уничтожить его. Я не хочу ни того, ни другого.
Рохелин не видела Хейзана, но знала, что взгляд его рассеянно блуждает по темной комнате — полкам, картинам, быть может, ее белой руке, лежащей на одеяле.