В размеренно плывущих мыслях неожиданно возник черный провал, окантованнный пламенем — и перевернулся, так что теперь чернота окружала огонь, словно темное море — полыхающую сушу.
Ха’генон…
— Хель, — осторожно тронул девушку Хейзан. Та приоткрыла один болотно-зеленый глаз.
— М-м?
— Может ли не-сновидец увидеть во сне нечто, что было бы частью привычного мира?
Рохелин открыла второй глаз и недоуменно взглянула на Хейзана:
— Ты о чем?
— Мне кажется, — медленно произнес Хейзан, — хоть это и чушь полная, что я увидел во сне подсказку к тому, как разгадать проклятие. Она заключается в совершенно незнакомом мне названии: Ха’генон. Да, именно так, с паузой.
— Ты мог слышать его когда-то давно. Но забыть, — пожала плечами Рохелин, ни на секунду не поверив в реальность слов Хейзана. — Ты просто хочешь думать, что это подсказка.
— Вполне возможно, — вздохнул Хейзан, накрутив на палец прядь ее смоляных волос. — Но не помешало бы проверить в архивах.
— За этим мы и едем в Чезме.
Когда за их спинами поднялся со скрежетом откидной мост, Хейзан наконец утер пот со лба — в цитадели законы Таллоу не действовали. Вольный город Чезме издревле враждовал с окружавшей его лесистой страной; несмотря на то, что перемирие длилось уже сотни лет, с тех пор как маги, яростно оборонявшие библиотеки, отбросили таллийскую армию с терминальными друг для друга последствиями, коренные жители Чезме и Таллоу терпеть друг друга не могли. И у тех, и у других была слишком хорошая память.
За одним исключением: никто не вспоминал о том, что городской глава, объявивший о независимости Чезме, был князем Таллоу.
Хейзан договорился с Рохелин, что он отправится в Южную библиотеку, а она — в Северную, где оба будут искать информацию о Ха’геноне и проклятиях, как-либо касавшихся гилантийцев. Всюду, где ступала Рохелин, переплетались, как дикий виноград, стили и национальные чудеса Просторов. Струился аромат марпской выпечки, продавались якобы целебные вытяжки из растений-эндемиков болотистого острова Тейт, висели в рядок над прилавками амулеты против сглаза, которые предприимчивые кэанцы втюхивали легковерным. Чередовались приземистые южные постройки и строгие северные дома с черепичными крышами — воистину, как говорил поэт, Север и Юг не сойдутся никогда; один раз Рохелин даже увидела шатер кочевника из Безымянных пустошей.
Но ее подвела хаотичная планировка улиц Чезме — если этот сгусток дождевых червей вообще можно назвать планировкой. Серебряный шпиль моргал под солнцем совсем близко, отбрасывая длинную, как суровая игла, тень на крыши зданий — складов, пустующих типографий и лишенных окон келий переписчиков. Натолкнувшись на очередной тупик, Рохелин вздохнула и хотела было вернуться, когда из-за угла появилась тень — человек в плаще. Увидев Рохелин, он бросился к ней и — та даже пикнуть не успела — повалил девушку на спину. Омерзительный запах застлал ей ноздри.
— Помогите! — завопила Рохелин. — Насилуют!
Она на удивление легко отпихнула человека ногой и выдернула из сапожка кинжал; однако насильник с утробным, неживым рыком выбил тот из ее подрагивающей руки одним ударом. Рохелин попыталась отползти, но мужчина схватил ее за плечо; хрустнула ткань, рвущаяся под его нестрижеными ногтями. В ответ Рохелин сорвала с него капюшон — и обмерла.
Лица не было. Была лишь черная гнилая голова, в глазницах которой белели опарыши; нос провалился, наполовину истлевшая челюсть щерилась, а на темени проглядывали кусочки желтого, словно от времени, черепа.
Рохелин заорала во весь голос и каким-то чудом, которое объяснялось лишь нахлынувшей паникой, вывернулась из хватки мертвеца. Взгляд упал ему за спину, и Рохелин увидела человека — шагах в пяти.
— Помогите!
Человек стоял как вкопанный; нет, не так — он просто стоял, ничем не ошеломленный, как будто наблюдал за сценой из мира природы.
— Да помогите же вы! — злобно выкрикнула Рохелин, тщетно оглядываясь в поисках кинжала — но чем он мог помочь в сражении с тем, кто уже мертв?
Незнакомец с усилием, словно через студень, провел рукой в воздухе — и отрезанная голова ублюдка откатилась к ногам Рохелин. Тело сползло на землю, из шеи хлестала кровь — почему?..
Рохелин услышала тяжелый вздох незнакомца, который презрительным серым взором окинул залитый кровью плащ с медной застежкой в виде листа. Затем стряхнул алые капли с тонких русых волос и, подойдя к трупу, который уже не мог встать, задумчиво произнес:
— Предполагать существование живого мертвеца само по себе безумие. Однако живого человека с головой мертвеца…
— Кто вы? — бросила Рохелин, все еще пытаясь унять дрожь. Незнакомец поднял глаза:
— Куда уместнее с вашей стороны было бы спросить, кто он.
— Откуда вам это знать? — взмолилась Рохелин и в сердцах пнула голову нападавшего; та врезалась в стену и развалилась, точно спелый арбуз, обнажив темное месиво с шевелящимися белыми точками. Рохелин не удержала тошноту; незнакомец посмотрел с отвращением как на нее, так и на останки.
— Мое имя Эолас, — наконец сказал он.
— Эолас? — повторила Рохелин. — Я знаю вашего друга.
Эолас, казалось, совершенно не удивился.
— Очевидно, Хейзан решил последовать моему примеру и посетить Чезме, чтобы выяснить, как он любит говорить, какого черта?
— Откуда вы знаете, что Хейзан?
Эолас приподнял белесые брови в снисходительном жесте.
— У меня не так много друзей, миледи.
Когда Хейзан вышел из растительно-узорчатых и облицованных ярко-голубой глазурью ворот Южной библиотеки, чтобы перекусить, то не поверил своим глазам, увидев Эоласа — вместе с Рохелин, одетой в пыльное. Затем он не поверил своим ушам.
— Человек с мертвой головой? Эолас, объясни.
— Несмотря на подчеркнутую лаконичность, миледи пересказала верно, и добавить мне нечего.
— Гнилая голова, — пробормотал Хейзан. — С червями. Госсов глас…
Трудно сказать, что ошеломило его больше — роковое известие или то, что Эолас добровольно помог Рохелин спастись. Мир действительно сползал в бездну; простому магу еще было куда зацепиться, но разве это не так же временно — перед раззявленной пастью вечной пустоты?
Новость о пожаре в зале Таллоу и Темного Нино Хейзан встретил с искренним сожалением; он был солидарен с Эоласом в мысли, что смерть книг куда страшнее смерти людей. Эолас рассказал о погибшей летописи и странных осадках в Руде, Хейзан — о Ха’геноне (только не стал упоминать, что увидел его во сне, чтобы избежать насмешек Эоласа). Они пересекли город, невольно оглядываясь и избегая безлюдных переулков, и разошлись по залам Северной библиотеки, каждый — в поисках своей истины.
…Хейзан плюхнул на стол кипу переплетенных листов — так, что пыль в бледно-золотистом луче заплясала джигу. Найденный им в зале Меена текст вызывал сомнения, но пока это было единственное упоминание загадочного Ха’генона — правда, в вариации “Хайкенон”, которая больше походила на фамилию. Хейзан раскрыл “Сравнительные жизнеописания субреальностей” и обратился к странице сто четырнадцатой, “Кинтех и Лайентаррен”. Название второй субреальности было составным: к корню “горестный плач” автор приладил суффикс исполнителя, так что Хейзан мысленно назвал ее “Скорбящий”.
“…основное отличие Кинтеха от Лайентаррена заключено в том, что Лайентаррен позволяет страннику продвинуться на все четыре стороны света на многие лиги. Но, разумеется, доступные магу пути не бесконечны, и одна из границ пролегает возле развалин замка, известного как Хайкенон. Я посчитал нужным упомянуть это место, дабы провести параллель между ним и крепостью Сёлио, потому что уверен, что однажды Сёлио, единственное живое поселение Кинтеха, опустеет так же, как и Хайкенон. В разрушениях, причиненных замку, повиновно не только Время, но и чья-то жестокая рука…”