— Эолас, — сказал он мрачно, — мы почти разгадали эту тайну. Не бросай ее на полпути.
Рохелин ожидала, что Эолас разразится длинной безэмоциональной тирадой или по меньшей мере развернется на каблуках и уйдет, однако он молча кивнул. Воистину, Хейзан находил должный подход ко всем, кого ни знал.
Колдун все-таки.
========== Соло, часть 1 ==========
От условного центра, куда выбрасывало путников заклинание — древнего городища, который никогда не станет предметом раскопок, ибо Скорбящий пребывал в таком же забытьи, как и многие сотни других субреальностей, — до Ха’генона вело две дороги через лес. Одна, более короткая, пролегала якобы через логово мантикор; другая обходила опасность, но прибавляла к расстоянию несколько лиг. Субреальности — не Просторы, поэтому волей-неволей начинаешь воспринимать легенды о чудовищах как реальность — кто знает, какие твари могут водиться в этих осколках мира?
Однако Эолас отнесся к словам исследователя, как и всегда, скептически. К тому же, их с Рохелин взаимно не прельщало совместное путешествие сквозь пустоту и тишину, где им будет совершенно некуда деться друг от друга. Несмотря на то, что Эолас спас ее от Обездоленного, Рохелин не испытывала особенной благодарности, глядя на это скользкое, как у змеи, лицо — хоть и понимала, почему Хейзан с ним сдружился. Двум гилантийцам было что обсудить, а в особенности — посетовать на людей.
Первый день Эоласова путешествия прошел спокойно. Из диких животных ему встретилась лишь тощая лиса, что бросилась под ноги и какое-то время следовала за ним, прыгая и клянча еду. Здесь, где не было людей, кроме редких селений, жители которых даже не знали всеобщего языка, звери ничего не боялись. Лиса лишь проявила любопытство к неожиданному гостю, но вскоре отстала — принюхалась и метнулась назад в кусты, держа нос по ветру.
Сидя вечером возле костра, над которым кипел котелок, Эолас наблюдал за тем, как превращается в золу хворост, и размышлял. Самое время было внести правки в рассказ об Идущем — прошло достаточно времени, чтобы Эолас увидел, какие моменты надо поменять, но не слишком много, так что он еще чувствовал задумку нутром, — но бумага и чернила остались в Чезме. Эолас пообещал себе, что, когда все закончится, Хейзану от него достанется; как будто тот понимает, сколько нюансов необходимо учесть при написании текста и как важно должным образом распределить время.
Он встал ранним утром холодного сентября — времена года в Скорбящем сдвигались на полтора месяца вперед. Члены Ореола долгие годы бились, пытаясь выяснить закономерность и как-либо классифицировать субреальности по временному признаку, но им так и не удавалось. Похоже, Время, извечный властелин случайности, не изменяло себе и здесь.
К полудню Эолас спустился в овраг, обозначенный на картах исследователя как “Осторожно: испарения”. Подробностей тот не приводил, лишь упомянув, что Скорбящий таит в себе много загадок, и скорбно заметив, насколько напрасно эта субреальность остается за пределами внимания Ореола.
Туман вихрился над речкой, заволакивая собой камыши и тростник. Тихо было как в склепе — ни дуновения ветерка, ничего. Эолас шел осторожно, но все равно время от времени прихлюпывал сапогами, попадая в заболоченные ямки. Он надеялся, что дорога не приведет его в трясину, но с каждым шагом уверенность в себе шаталась сильнее и сильнее, словно чересчур высокая башенка из деревянных кубиков. Сравнение, пришедшее на ум, заставило вспомнить о детях, и Эолас не сдержал гримасы отвращения — а затем неожиданно провалился в воспоминания.
…ему пятнадцать, и в наказание за первую пьяную выходку его заставили сидеть с детьми, которых привели аристократы на очередной светский вечер в доме его родителей. Пока “взрослые” обсуждают охоту, деликатный вырез чьего-нибудь платья и последние сплетни о чужих бастардах, Элиас вынужден наблюдать за целой оравой спиногрызов, которые выводят его из себя глупыми вопросами, требуют поиграть и ревут почем зря.
Элиасу не меньше часа зверски хотелось облегчиться, но он боялся оставить детей наедине друг с другом — того и гляди передерутся или разобьют шкафной сервиз. Он думал запереть их в кладовой, но дружный плач привлек бы внимание родителей, которые не погладили бы юношу по головке за подобное отношение к их отпрыскам. Одна девочка уже прибежала к матери, плача, что уронила на платье шоколадное пирожное; отец пригвоздил Элиаса к стене таким взглядом, что кровь стыла в жилах. Пришлось втайне убрать пятно с помощью магии, о чем родители наверняка догадаются, но оставлять девочку рыдать? Непозволительно.
Слишком многое в этом мире непозволительно.
Наконец Элиас махнул рукой на проклятых детей и бросился вниз по лестнице, в уборную. Столь же быстро он вернулся — не прошло и нескольких минут, он видел это на часах в передней, — и обнаружил, что малая гостиная опустела. В груди заныло от плохого предчувствия; Элиас метнулся по коридору, раскрывая все двери подряд, но за каждой из них — темнота. Наконец он ворвался в собственную комнату, единственную, где оставил несколько зажженных свечей — только бы дети не повалили их и не устроили пожар! Кто-нибудь погибнет, и тогда Элиасу придется распрощаться не только с дворянским именем, но и, возможно, с головой.
К счастью, свечи были на месте и горели ровно, освещая детей, сгрудившихся вокруг раскрытой книги — трактата Асверти “О великом лесе”. Элиас, стиснув зубы, подошел ближе, но увидел, что те лишь разглядывают иллюстрацию.
— Пойдемте чаю выпьем? — ласково попросил он, и несколько ребятишек подбежали к нему с радостным: “Элиас!”, хватая за камзол; Элиас едва сдержал рвотный позыв. Взмахом руки юноша позвал детей за собой, и они побежали назад в малую гостиную — кроме одного мальчишки, особенно мерзкого — толстого и розовощекого, который заупрямился:
— Хочу картинку!
— Нельзя картинку, — шлепнул Элиас по ручонке, решительно потянувшейся к книге. — Пошли чай пить.
— Не хочу чай! Картинку хочу! — заплакал ребенок. Прежде, чем Элиас успел как-либо отреагировать, он с отвратительным хрустом вырвал страницу и прижал ее к груди, словно любимую игрушку.
Внутри Элиаса что-то перевернулось, порождая глубинный, единственно возможный порыв человека, который относится к книгам как к святыне.
Он сам не понял, как его руки оказались на жирной шее маленького варвара. Мальчишка смешно выпучил глазенки и захрипел, цепляясь за запястья Элиаса в жалкой попытке разомкнуть хватку.
— Ублюдок… — прошипел Элиас, сжимая крепче — но в последний миг осознал, что делает. Резко отпустил, и мальчик осел на пол, дыша мелко-мелко, словно загнанный олененок. Затем поднял глаза на Элиаса, чье лицо не выражало ничего, и бросился бежать, до смерти напуганный. Не к матери — к остальным детям, и вел себя оставшийся вечер предельно тихо. Синяк Элиас объяснил тем, что мальчишку пытался задушить другой ребенок, а он героически разнял их; кажется, в это поверил даже сам мальчик и ушел веселый, словно бы ничего не случилось.
Элиас не спал всю ночь, через окно наблюдая за лунным сиянием на поверхности реки и размышляя. Ощущения были смешанные; он не хотел убивать ребенка — лишь показать ему, кто в этом доме хозяин.
Кто в этом мире хозяин…
— А если бы ты задушил его тогда? — произнес голос из ниоткуда. Эолас резко обернулся, но не увидел ничего, кроме сгущающейся дымки и скрюченных ивовых веток, что проглядывали сквозь нее.
— Кто здесь? — вопросил он, пряча страх. — Покажись.
Ответом Эоласу было густое, как сливки, молчание.
Что было бы?
Неожиданно Эолас снова рухнул в недра собственной памяти, но теперь она словно бы раздвоилась. Первое воспоминание осталось прежним, в то время как второе…
— …ублюдок, — прошипел Элиас, сжимая крепче и крепче. Лицо мальчика начало синеть, но это лишь подзадоривало спонтанное, приятное чувство внутри. Наконец Элиас отпустил шею ребенка, и тот свалился на пол ничком.