Вначале он подумал, что это медведь умер от старости, но клочья седины оказались проплешинами, обнажающими серую кожу. Более того — из лопаток животного росли сложенные кожистые крылышки, которые навряд ли подняли бы своего исполинского обладателя в воздух, будучи лишь причудливым атавизмом.
Или мутацией.
Исследователь Скорбящего не солгал, но значительно приукрасил реальность — и не придумал названия для мантикоры-медведя.
Обойдя тело, Эолас обнаружил на шее и груди зверя множественные раны, генез которых затруднился прояснить. Всегда найдется рыба крупнее, пожал он плечами и сел на пенек, чтобы сверить стороны света. Если взять немного западнее, он выйдет на горное плато и пересечет логово чудовищ по касательной.
Однако дорога, в Скорбящем обладающая собственной волей, обманула его. По левую руку поднялась насыпь, взобраться на которую не представлялось возможным. Перед Эоласом встал выбор — углубиться в лес на востоке, рискуя потерять всяческие ориентиры, или двигаться прямиком на север, к Ха’генону — через территорию мантикор.
Эолас думал долго, рассчитывая шансы. Охотиться он не умел и взял с собой строго определенное количество еды, чтобы хватило до Ха’генона, с припуском на случай незначительной смены маршрута — а значит, в чаще не выживет. Логово, скорее всего, пустует — сейчас не брачный сезон и не время выкармливания медвежат. Следовательно…
Лес поредел, а насыпь обнаружила свою истинную природу, превратившись в древнюю скалу. Эолас увидел между камней еще одно звериное тело — наполовину обглоданное. Ему стало не по себе; не движется ли он навстречу верной смерти?
Едва Эолас решил, что надо возвращаться, между деревьев ему померещилось движение. То не был кто-то крупный, способный завалить медведя в одиночку, и Эолас замер в ожидании.
Затрещали сучья, и перед ним появился человек с мертвой головой.
Эолас призвал Гиланту и медленно, чувствуя, как мешается позвоночник, срубил Обездоленному голову. Кровь стекла по замшелому камню. Оглядевшись, Эолас увидел еще одного мертвеца, что пробирался к нему со спины.
Сознание потрескивало от напряжения. Появился третий Обездоленный, за ним — четвертый, и Эолас запоздало понял, кто именно занял гнездилище мантикор и избавился от его обитателей.
Справиться с целой оравой мертвецов у него не было ни магических сил, ни времени. Взгляд Эоласа упал на изломанные сухие ветви упавшего ствола. Эолас сосредоточил магию, и в руках его начал зарождаться сноп огня.
Полыхнуло на славу; Обездоленные отпрянули, и Эоласу на миг показалось, что черные гнилые лица отразили подобие страха. Но, скорее, ужас проявился в их гортанных хриплых воплях и животных движениях тел. Пламя охватило кустарник и перекинулось на деревья, скользнув вдоль веток, словно коньки — по льду.
Эолас не бросился бежать. Он медленным, но твердым шагом спустился в низину и сел на колени, закрыв руками голову. Пламя рычало, как беснующийся зверь, и рыхлая, покрытая листьями земля вскоре заржавела отсветами. Стук сердца отдавался в ушах низким звоном. В конце концов его заглушил этот утробный рев, порожденный не Просторами, но мифической преисподней любого из народов — хотя бы Руды. Эолас намеренно не смотрел, но знал одно.
Если он пережил снег, то переживет и огонь.
Пожар разрастался, словно великанский стебель из детских сказок Двуединой Империи. Мимо порхнул с перепуганным курлыканьем лесной голубь — и свалился ничком, опалив перья. Эоласа прошиб пот от настигающего жара.
Однажды Хейзан в разговоре о смерти сказал ему:
— Мне запомнились слова одного лютниста, которого я встретил в таверне. Он сказал, что его за гранью дожидаются герои его песен.
— Ждет ли меня жизнь после смерти, воплощенная моими текстами? — спросил Эолас снисходительно. — Нет, Хейзан. Дожидается за гранью не то, что ты сотворил, но что сотворило тебя. Легенды ли, легкостью слова похожие на полет мифической твари, а остротой — на ее же зубы? Бескрайние зимние ночи, когда крикни — и крик долетит по снегу до прозрачных гор вдалеке? Неважно, в сущности.
Он помолчал.
— Я? Себя я сотворил сам, и по ту сторону меня ожидает мрак вечного Ничто.
…с грохотом обвалилось дерево, рухнув в паре метров от Эоласа; тот даже не пошевелился.
Когда на голову Эоласу капнуло, он подумал, что это сворачивается сожженный край реальности, и мельчайшие капилляры в ее абстрактном теле рвутся, выделяя кровь. Капнуло снова, и он провел рукой по волосам — но пальцы не зачерпнули красное.
Подняв голову, Эолас увидел сквозь кольцо огня черные, как ветви гибнущих деревьев, тучи. В следующее мгновение на израненную землю Скорбящего пал очистительный дождь, и восходящий феникс лишился своего пламенного оперения.
========== Часть 4: Под листвой | Соло, часть 2 ==========
Ее не видели уже четыре дня. Она, помнится, говорила вскользь о том, что жизнь ей опостылела, но никто из друзей и членов семьи и предположить не мог, будто это всерьез.
Настолько всерьез, что…
Четыре дня назад она спозаранку отправилась собирать ягоды. Несмотря на то, что она была магом, ей всегда доставляло удовольствие простая работа, в особенности — уединенная. К тому же, лес был для нее вторым домом, как и для многих других меенцев.
Следопыты разводили руками — два дня после ее исчезновения шли непрерывные дожди, и земля раскисла. Испытанными тропами она никогда не ходила, прокладывая свои. Говорила что-то об огромном дереве, под которым садилась читать и слушала, как смеются ветви над цветом ее волос.
У матери-кэанки не было денег подключить магов-поисковиков из Ореола — этот экспериментальный подраздел светлой магии, основанный на поиске теплового следа человека, только начали изучать. Женщина ночей не спала, а по утрам сама выходила в лес, рискуя заблудиться, и звала.
Тело обнаружил такой же лесной странник, как и она.
Просинь неба мелькала в шумной листве, беспощадно далекая. В изогнутых корнях бережно лежала корзина, а над нею раскачивался в петле труп девушки с потемневшей от удушья головой.
Ti Orthans argastello nei te Ortha, повторяла Рохелин первый час их путешествия по Лайентаррену цитату из безымянной тиольской поэтессы времен Обретеня. Скорбящий не отступится от скорби.
Пока что Скорбящий не соответствовал своему имени, ничем не отличаясь от лесов Темного Нино, где Рохелин проводила по несколько месяцев в одиночестве, зачарованная; впрочем, глупо было полагать, что деревья встретят путешественников дружным плачем. Подобные леса Рохелин всегда считала целительными — не только из-за волшебного воздуха, дышать которым было одно удовольствие, но и потому, что они лечили сердечную сухость и блеклость взгляда. Рохелин отдалась бы этому витку странствия с головой, если бы не ноющий страх перед Обездоленными.
Первый привал они сделали уже ближе к вечеру, когда предзакатное солнце сияло оранжевым где-то над невидимым горизонтом, опаляя чистое небо. Обнаружилось неприятное: бурдюк с водой прохудился, так что пришлось есть всухомятку, а после — отправиться на поиски ручья. К моменту, когда Хейзан и Рохелин вернулись на стоянку, уже стемнело; к счастью, Рохелин догадалась собрать по дороге хворост, а Хейзан запалил костер при помощи магии, так что раздирать ладони о трут не понадобилось. Однако устали оба зверски.
Хейзан сидел возле дерева, скрестив ноги, а Рохелин тщетно пыталась задремать — однако ей все время казалась, что черная земля вот-вот провалится, как глазницы, и изойдет червями.
— Могла ли ты подумать, Хель, что в своем странствии встретишь оживший миф?
Рохелин вздрогнула — настолько точно Хейзан проник в суть ее мыслей; потом вспомнила, что он — маг, а значит, может их украдкой читать. Но звенящее доверие между ними не терпело недомолвок, а Хейзан, несмотря на всю паршивость своего характера, берег это доверие с момента их первой близости, поэтому Рохелин решила, что он просто угадал.