Рохелин проснулась рано, когда крестьянин еще беспробудно дрых, поэтому Хейзан предложил бросить того здесь и уйти как можно скорее. Однако по велению какого-то злого рока Рохелин споткнулась о корень и подняла тучу шуршащих листьев, да еще и жестоко выругалась; крестьянин немедля очнулся. Потянувшись, так, что Хейзан отпрянул от зловония его подмышек, абориген вдохновенно прокричал что-то и махнул рукой — дескать, следуйте за мной.
— Как думаешь, он отстанет от нас, если мы проводим его в деревню? — спросил Хейзан у Рохелин, изучая карту. — Мы не сильно отклонимся, меньше чем на лигу.
Рохелин лишь пожала плечами и оглянулась на крестьянина, который смотрел на обоих умоляющими воловьими глазами.
— Узнаем, только если сделаем.
— Он, похоже, считает нас великими воителями, — сказал Хейзан, когда они с Рохелин уже следовали за новым знакомым, который путался в собственных ногах и вспрыгивал от любого шороха. — Впрочем, по сравнению с ним любой великим будет.
— Будь снисходительнее, — посоветовала Рохелин. — Бóльшая часть людей — такие.
— Хорошо, что ты не Эоласа об этом просишь — он бы проломил тебе голову. Точнее, — усмехнулся Хейзан, — попытался бы.
— Это вера в меня или неверие в него?
Хейзан передразнил ее былое недоумение:
— И то, и другое.
К вечеру крестьянин вывел их на покатый склон, под которым раскинулась на опушке небольшая деревня буквально в десяток домиков. Подобные деревушки всегда казались Рохелин достойными местами для того, чтобы встретить старость — имея свой небольшой садик и добрых соседей, которые не нарушают твое долгожданное одиночество.
Едва из крайнего дома, больше похожего на сарай, выглянула кудрявая черноволосая девчушка, крестьянин бросил вилы и, подбежав к ней, подхватил на руки. Появились другие жители — грязные, небритые, — глядя на незнакомцев кто с подозрением, а кто — словно на небесных покровителей. Крестьянин опустил дочку на землю и ринулся в увитое диким виноградом здание. Оттуда он привел седовласого человека, чья окладистая борода была аккуратно расчесана, вопреки всем впечатлениям путников о жителях деревни. Рохелин сделала шаг назад, так что Хейзан остался единственным послом перед лицом старейшины.
— Кивий сказат… вы — колдýны, — усиленно подбирая слова на всеобщем, произнес седовласый.
Кивий, подумал Хейзан; он бы удавился, если бы носил такое имя.
— Только я, — ответил он, на всякий случай указав на себя пальцем. Старейшина кивнул.
— Вы тут помочь… от мертвяки? — с надеждой вопросил он. Хейзан покачал головой:
— Кивий ошибся. Мы просто путники, ищем Ха’генон.
Старейшина принял озабоченный вид.
— Хагенон? — повторил он. — Там плохо. Там она.
— Кто? — спросил Хейзан, и старейшина окончательно разволновался.
— Вы знат нет? — всплеснул он руками. Затем он подошел к Хейзану и, наклонившись — пахнуло какой-то едкой травой, которой старейшина, очевидно, забивал запах немытого тела, — шепнул ему на ухо: — Королева мертвяк.
…Дождь стучал по соломенной крыше дома, куда поселили гостей деревни. Спальное место было всего одно, и то узкое, так что Рохелин лежала на боку рядом с Хейзаном, тесно к нему прижавшись. Это пьянило, но Хейзан боялся, что попросту разломает хлипкую кровать на части, если возьмет на ней Рохелин.
— В Энаре есть легенда, вернее, детская сказка об императрице в зачарованной башне, — заговорил он, чтобы отвлечься от манящего тепла, которое источала девушка. — Ее запер туда единственный сын, когда захватил трон, и стенания императрицы разносились над всей землей, пока даже солнце не перестало всходить на небо, удрученное ее горем. Сыну пришлось выпустить мать, но даже тогда она не прекращала плакать, ведь несмотря на то, что она была свободна, боль от предательства не утихала. Только когда она сбросилась со скалы, все вернулось на круги своя — отмучилась бедняжка.
— Ты уверен, что это детская сказка? — спросила Рохелин. Хейзан пожал плечами:
— Сказки жестоки под стать самим детям.
Рохелин задумчиво намотала на палец прядь его волос. Хейзан взмолился, чтобы она сейчас не сказала что-нибудь по-женски умилительное о детях или призналась, что мечтает о двух девочках и мальчике, и Рохелин не подвела:
— Не люблю детей. Пока повезло — ни разу не беременела.
Хейзан не удержался от того, чтобы многозначительно протянуть у нее над ухом:
— Со мной тебе это не грозит.
Рохелин вскинула бровь:
— Разве бесплодие магов — не слухи?
— Слухи, — подтвердил Хейзан. — Однако у нас замечательная способность к контрацепции. Кэанцам, правда, неудобно — любиться с амулетом на шее… того и гляди горло любовнице перережешь.
— Ты и так перережешь. Если захочешь.
Хейзан подавил смешок.
— Икаешь? — поинтересовалась Рохелин, явно переиначив его собственное вчерашнее “Плачешь?”.
— Смеюсь, — улыбнулся Хейзан. Заглянул ей в темно-болотные глаза, а в следующее мгновение — расхохотался, искренне, как мальчишка-восьмилетка. Рохелин подхватила этот смех и пихнула Хейзана локтем так, что он едва не свалился на пол.
В эту ночь сны Хейзана объяла тьма — не запредельная и великая, но тьма этой вселенной. В одно из улепетывающих мгновений он встретил Ринелда — тот стоял спиной и равнодушно взирал на оковы, мотыльками тянущиеся через мрак.
Утром они наконец-то они наелись до отвала свежей дичью, которую зарезали прямо у них на глазах; Эолас бы выразил отвращение, но его здесь не было. Возможно, его уже и в Скорбящем нет, подумал Хейзан, зная трусливую натуру своего друга.
Отказавшись от помощи Кивия, но лукаво пообещав, что вернут его жену домой, если встретят, путники еще до полудня вернулись на незримую дорогу до Ха’генона. Когда Рохелин рассказывала Хейзану очередную историю из странствия, посвященную Марпу и Хрустальным горам, о которых по всем Просторам ходили легенды разной степени сомнительности — от призрачных разбойников до заверений, что человеку заблудившемуся Хрустальные горы непременно укажут путь, но прежде подвесят над пропастью, — маг спросил:
— Ты не находишь, что по Просторам чертовски опасно странствовать, особенно женщине, особенно — в одиночку?
Он не стремился опекать Рохелин, которая временами казалась ему более сильной личностью, нежели он сам, как не стремился и навязаться к ней в спутники — однако проявил естественное для человека уже не чужого беспокойство.
— Толика здравого смысла, Хейз, — пожала плечами Рохелин. — Тогда безопасно. Слушаю я более умело, чем говорю. Главное — помнить, что все земли разные. В одной тракт надежно охраняют отряды короля. В другой — охраняют, но сами не прочь кого ограбить. В третьей дорога тебе через лес и только.
Она перебралась через особенно толстый корень и отряхнула юбку от древесной пыли.
— Не совру. Бывало. Бывало, но до сих пор я выходила сухой из воды. Резвый конь, вооруженный попутчик. Случай.
— Или писатель-двуединец, ненавидящий людей, — прибавил Хейзан. Рохелин обернулась на него, глядя с некоторым сомнением.
— Он действительно их ненавидит?
Хейзан спрыгнул в небольшой овражек, усыпанный палой листвой, оставшейся еще с прошлой зимы, и подтвердил:
— Всей душой. — Он подал Рохелин руку, помогая девушке спуститься. — Несмотря на то, что на вид он холоден, аки ледники Меена, я не встречал человека, который более пламенно относился бы к своей философии.
Покинувшее было Рохелин сомнение вернулось с новой силой; даже подозревая, что Эолас, каким он хочет казаться, и Эолас настоящий — принципиально разные люди, Рохелин не могла совместить то, что говорил Хейзан, и образ Эоласа, в котором писатель ей предстал.
— Огонь — последнее, с чем бы я его сравнила.
Хейзан снисходительно покачал головой: