========== Аутро ==========
Скорбящий не отступился от скорби. В энарской сказке мир возвратился к прежнему состоянию, как только безутешная женщина погибла, но Лайентаррен не пережил того, что у его императрицы отняли Иррсаот.
Рохелин обнаружила, что стоит в той же самой позе, только не на земле, а на дощатом полу, и руки ее тянутся к пыльным книжным шкафам. Резко обернувшись, она увидела только Эоласа, который выглядел зверски изможденным, словно перемещение выпило из него все силы. Впрочем, снаружи он всегда казался усталым — не то из-за синяков под глазами, не то сам по себе, сутулый и хмурый.
Неверие пронзило ее раскаленным мечом демона из преисподней. Она видела, как молния бьет в Иррсаот, как фантомные белые полосы вьются по рукам Хейзана, отскакивая от локтей; как гром расчетверяет небо по сторонам света, и оно рушится, лишившись оси, тверди и чего угодно еще, что вменяли ему религиозные трактаты…
А Эолас стоял здесь, точно прирос, и не собирался ничего предпринять.
— Эолас! Он же там остался! — крикнула Рохелин и встряхнула двуединца за плечи; тот немедленно отпрянул, словно от грязного бродяги с ужасным дыханием, и прошипел:
— Руки.
— Эолас… — умоляюще выдохнула Рохелин, взгляд которой подернулся солоноватой дымкой.
Не раз и не два она теряла дорогих людей, начиная от матери, когда ей было всего пятнадцать, и заканчивая многочисленными попутчиками — магами и не-магами, женщинами и мужчинами; победителями, что в конце концов проигрывали, и преступниками, обернувшимися жертвами, — поэтому думала, что уже научилась горевать умеренно. Но сейчас ее распирало изнутри, как горящее здание, чьи стены должны были вот-вот обвалиться под лижущим их безумным огнем.
Внутренним огнем.
Человек, которому она открыла столь многое…
Рохелин взвыла и ударила кулаками по столу, так что дрогнула стопка рукописей; костяшки пронзило болью, но боль эта не шла ни в какое сравнение с тем, что вздымалось, точно девятый вал, в глубинных слоях ее души. Рохелин замерла в его тени — и волна нахлынула кипящим маслом, сметая все на своем пути, превращая зеленые земли в выжженную пустыню.
Она плакала навзрыд, наклонившись над треклятым столом, и слезы ее размывали застарелые пятна от чернил. Эолас смотрел на безутешную девушку молча, попеременно вспоминая то момент, когда он плакал в последний раз — ему было двадцать, и он разрыдался от бессилия перед собственной выдуманной бездарностью, — то, уже эпитафически, Хейзана. Их долгие разговоры о философах, затрагивавшие самые различные аспекты их трактатов и жизней, от низменных до возвышенных; прогулки через лес, когда каждый думал о своем, не нарушая священной тишины; даже кража фамильной реликвии, за которую Хейзан опрометчиво взялся от безденежья — и попросил Эоласа о помощи. Лишь постоять на страже, заверил он, однако засада разбила их планы в пух и прах, и магам пришлось улепетывать от погони на другой конец города.
Впервые за долгое время Эоласу захотелось поднять бокал вина; мешала только боязнь забыться и опьянеть. Ему как гилантийцу позволяла это та же трещина в сознании, что отзывалась время от времени “днями украденного солнца”.
Рохелин все еще всхлипывала, но основной порыв уже стих, и муки ее ненадолго улеглись перед вторым приступом. Тогда и напомнил о себе разум.
— Что вообще произошло? — просипела она.
Эолас успел поразмыслить и над этим.
— Аракспленаус.
— Что?.. — моргнула Рохелин.
— С языка людей снега это означает “волеизъявление”. Так они назвали появление четвертого идола, сиречь меня, в системе их верований. В случае Хейзана это было… — Эолас смолк, ощущая легкий трепет перед тем, что собирался сказать: — …волеизъявление Великой Сущности. Аракспленаус Гиланты.
— Но вы же понимаете, что он… — Рохелин судорожно сглотнула, — …что он погиб?
Эолас мысленно выругался тому, насколько медленно до нее доходит, и напускно вздохнул:
— Понимаю.
— А я — нет.
В следующий миг Рохелин снова взорвалась рыданиями. Эолас, которого плачущие люди, в особенности — женщины, немилосердно выводили из себя, холодно произнес:
— Не хочу показаться бестактным, миледи, однако прошу вас взять себя в руки. Иначе мне придется выпроводить вас из своей скромной каморки.
Рохелин отняла ладони от лица и подняла на Эоласа красные распухшие глаза; писатель вновь подивился тому, насколько уродливо проявляют себя человеческие чувства.
— Ты мразь, — прошипела она и оттолкнула Эоласа плечом.
Хлопнула дверью Рохелин так, что обвалился ряд книг на одной из полок.
Селиста, молодая исследовательница Кэаны из Энара, вышла в яблоневый сад при академии, чтобы привести в порядок взъерошенные мысли. Сегодня она едва не сорвалась на особенно дерзкого ученика, который никак не желал уразуметь, что возраст преподавателя никак не связан с его знаниями. Старичье, которое втайне бесилось, зная, что Селиста превосходит его своим умом, тоже действовало на нервы — сразу двое старших коллег незаслуженно придрались к ее учебным методам.
Незаметно для себя Селиста очутилась в дальней части сада. Росла там в основном дичка, а руки садовников никогда не прикасались к местной высокой траве и густым зарослям. Погруженная в размышления, Селиста так и витала в облаках, пока не споткнулась, как ей показалось, о корягу. Откуда здесь коряги, пролетело в голове — воды поблизости нет…
Селиста опустила взгляд и едва не вскрикнула. Под кустом лежал ничком человек — темноволосый юноша немногим старше ее. Присмотревшись, Селиста ужаснулась — плащ его промок от крови, и кровью же было заляпано все лицо, причем создавалось впечатление, что натекла она прямо из закрытых глаз. С огромным трудом пересилив страх — вдруг она натолкнулась на мертвеца? — Селиста дрожащей рукой нащупала пульс незнакомца… слабо, но стучит. Живой!
Вновь спотыкаясь, уже о собственные трясущиеся ноги, Селиста бросилась бежать — не в академию, а к себе домой, ведь ее отец Огиус славился по всему Энару как талантливейший врач и целитель. Если кто и способен был привести в чувство таинственного незнакомца, то именно он.
В то время как его учитель Кееаар говорил о столпах, Хейзан впоследствии упоминал нити — все нити. Они натягивались, словно струны, и на плоти запредельного выступала кровь, которая и была магией. Четвертое измерение пересекало вакуум плотным течением — густым потоком марева, ощущавшегося разбитыми позвонками. Хейзан не отрицал, что все это может оказаться горячечным бредом, но раз Гиланта в какой-то момент была его частью — не мог ли он увидеть, что творится за пределами Универсума, собственными не-глазами?
Целый месяц он не приходил в сознание, а Огиус боролся за его жизнь — то теряя, то обретая. Селиста же была уверена, что обрела кого-то — но пока не до конца понимала, кого. Она почти никогда не ходила на второй этаж дома, однако после того, как там устроили постель больного, стала подниматься все чаще — и даже заимела привычку перед сном сидеть возле незнакомца и вслушиваться в еле заметное дыхание. Селиста постоянно задавалась вопросом, как можно настолько привязаться к человеку, с которым ни разу не говорила, и сама не могла ответить; ночью она просыпалась в холодном поту от кошмаров, в которых больной умирал на ее глазах, а отец не мог ничего сделать — лишь бормотал молитву, которая из спасительной медленно перерастала в поминальную.
Одним августовским вечером — время в Цепи полностью соответствовало времени на Просторах — Селиста, как и всегда, сидела подле больного, попутно расчерчивая с помощью магии схему построения средоточия, которую завтра должна была представить комиссии. Переведя взгляд на лицо юноши — такое странное лицо, словно составленное из двух половинок: одна бровь изгибалась дугой, в то время как другая росла ровно, а глаза были посажены чуть по-разному, — Селиста вдруг заметила, что ресницы его слабо подрагивают. Наклонилась, и тогда юноша приоткрыл глаза удивительного золотистого цвета, который не могли испортить даже лопнувшие сосуды в белкé.