— Короткий тост, зато яркий, — сказал он с некоторым опозданием.
Все за столом закричали:
— Горько! Горько!
Лида опустила глаза, покраснела. Не спасла и загорелая кожа. Иван Николаевич, который был значительно выше ее, навис над ее головой своим улыбающимся лицом.
— Ну, что же, — прищурив глаза, сказал он. — Если требуют массы...
Положив правую руку на белую прядь в Лидиных волосах, а левой взяв за подбородок, он поцеловал ее в полные губы.
— Да, да, голубочки сизые, — хлопал в ладоши Гордый.
— Значит, стихийная свадьба? — Попытался пошутить Федор.
— Нет, это только заявка на свадьбу, — засмеялась Лида.
— Горько! — Воскликнул Кузьмич. — Пишите еще одну заявку для уверенности.
— Ого! — Сказала Прасковья Марковна. — Как видно, моему старому эта заявка больше понравилась, чем молодым.
— Гм... им это в новинку, а мне молодость вспомнилась. Когда-то и мне с тобой целоваться нравилось. А сейчас...
— Это намек! — Воскликнул Солод. — Горько!
— А что же вы думаете?.. Конечно, намек. Вы же сами не догадаетесь, что и старые тянутся к увядшим цветам молодости...
Гордый под общий смех и плеск ладоней поцеловал Марковну.
Над поселком стояла тишина. Только издалека доносился гудок паровоза, который отходил от завода с платформами, нагруженными чугуном и сталью. Тихо шелестели листья яблонь и дикого винограда, обвивающего родительскую веранду Федора. Где-то прозвенел трамвай.
Олег находился в пионерском лагере недалеко от поселка. Валентина вчера его навещала, но виделась с ним только минут десять.
— Как там наш Олежек? — Подумала она вслух.
— Их уже спать уложили, — со вздохом сказала Прасковья Марковна.
— Который же час? — Спросила Лида, которой после разлуки с Иваном Николаевичем не очень хотелось засиживаться в гостях. Вечер был прекрасный, лунный. В такие вечера хорошо пройтись по днепровским берегам, подышать свежим воздухом, расспросить Ивана о поездке, о Москве, о столичных театрах.
— Вот что, — поднялся Гордый. — У меня, друзья, есть еще один тост. Оно, конечно, хорошо чувствовать себя отцом, но надо, чтобы дети помнили и тех родителей, которые их породили и не имеют возможности сейчас радоваться их успехам. Выпьем за родителей, которых скосила вражеская пуля. Выпьем за родных родителей Валентины и за родного отца Олега. Пухом им земля.
На глазах Гордого появилась непрошенная слеза, и он украдкой смахнул ее ладонью.
— Благородный тост, — поднялся за столом Солод. — Живые не имеют права забывать о мертвых.
Все встали с наполненными бокалами в руках. Встал и Федор. Но голова его опускалась все ниже и ниже, а глаза были направлены в пустую тарелку, стоявшую перед ним. Ему казалось, что если он поднимет сейчас голову, посмотрит людям в глаза, все сразу поймут, какое большое преступление каменным гнетом лежит на его душе. Он слышал, как звякнули бокалы в руках гостей, как смачно кряхтел Гордый, вытирая усы после выпитого вина, как скрипнули стулья и зашелестел шелк на женщинах, когда все снова сели. Он только слышал, но ничего не видел перед собой. Он один стоял за столом, понимая, что надо сесть, но сесть не мог, как не мог и поднять головы. Ноги не сгибались, словно были налиты чугуном. В его руках мелко дрожал не выпитый бокал. Лицо Федора было таким бледным, что все это заметили.
— Что с тобой? — Бросилась к нему Валентина.
— Ничего. Я не могу больше пить.
— Э-э, нехорошо, голуб сизый... Нехорошо. Как же это понимать? — Хмурился Гордый.
— Папа, не надо заставлять... Может, действительно ему не идет вино.
Валентина подошла к Федору, взяла его за руку у самого плеча. Она не замечала, чтобы Федор в этот вечер много пил. И вообще его нельзя было в этом винить. Что же с ним произошло?..
Наконец Федор поднял голову и грустно спросил:
— Валя, когда я усыновлю Олега?
Федор сам не знал, почему он поставил Валентине этот неуместный вопрос. Сказал он механически, поймав в своей памяти одну из старых мыслей, которые его всегда волновали.
— Ну, что ты, Федя?.. В другой раз поговорим об этом.
Теперь уже Валентина была совсем удивлена. Возможно, он действительно больше выпил, чем мог, а она, поддавшись общему веселому настроению, этого не заметила?
— Но Валентина Георгиевна носит ваше имя, Георгий Кузьмич, — сказал Солод, чтобы как-то оправдать Федора.