Кузьмич презрительно смерил Сотника с ног до головы.
— Короткая у тебя память.
Виктор, не обращая внимания на тон старика, продолжал:
— А вот другое хорошо помню, — как вы крикнули мне: «Ах ты, дармоед! Я тебя заставлю потрудиться за эти яблоки». Взяли меня за руку и потащили в дом.
— За ухо...
— Возможно... У вас был такой сердитый вид! Я думал, что вы мне жара за пазуху насыплете... Так и думал. И яблокам был не рад. А вы подвели меня...
— За ухо, — упрямо повторял Кузьмич, подкручивая усы.
— Возможно, — согласился Виктор. — Подвели меня к шахматной доске и говорите: «А ну, показывай мне, разбойник, как надо передвигать эти игрушки». С тех пор я уже не крал у вас яблоки. Вы сами заводили меня в сад. «Рви, сколько хочешь. За науку. Только приходи чаще. А то старуха жалуется, что я ей мозг своими шахматами высушил...» Это было лет двадцать назад.
Гордый, собираясь уходить, недовольно буркнул:
— Не помню, чтобы ты меня учил. Что за уши тебя таскал — помню. И сейчас повторил бы с удовольствием. — Потом добавил: — Раньше хоть дуэли всякие там... А теперь...
Виктор, засмеялся, показал на шахматную доску.
— Прошу к барьеру. Вызов принимаю.
Ему не хотелось отпускать старика. Было бы хорошо, если бы у них получился серьезный и откровенный разговор об Олеге, о Валентине. Однако Виктор не знал, как его начать. Гордый — человек с характером. Скажешь неосторожное слово — повернется и уйдет.
Кузьмичу и самому не терпелось сесть за шахматный столик. Если он не может намять бока этому легкомысленному хвастуну, то синяков на его самолюбии он, конечно, наставит. Сердито подошел к столику, тяжело опустился на стул.
— Вот как! – Не глядя на Виктора, воскликнул он. — Садись.
Виктор тоже сел за столик. Гордый играл сердито — левой рукой переставлял шахматные фигуры, а правой, сжатой в кулак, ритмично, непрерывно постукивал себя по согнутом колену.
— Какой ты национальности? — Неожиданно спросил он. Виктор удивленно поднял брови, что были темнее волос, вопросительно посмотрел на Кузьмича.
— Украинец, конечно.
— Неправда... Шах.
Виктор осмотрел шахматную доску, но никакого шаха не заметил.
— Не вижу шаха.
— А я вижу. Ты — шах! Шах персидский, полынь-трава! Ты по корану живешь, а не по нашим законам.
Правая рука, как маятник часов, ритмично выстукивала по колену. Вот она начала двигаться чаще, брови Кузьмича опускались все ниже, губы, покрытые пышными усами, попеременно облизывали одна другую. Наконец Кузьмич довольно улыбнулся. Но, поняв, что это ему не подходит, сразу же погасил улыбку. Важно и мрачно произнес:
— А теперь шахматные — шах и мат.
Гордый поднялся из-за столика, а Виктор растерянно хлопал глазами.
— Вы действительно хорошо играете, — смущенно улыбаясь, сказал он. — Но почему вы меня обратили в магометанскую веру?
Кузьмич подошел к двери веранды, оглянулся, бросил:
— Кот знает, чье сало съел... А вообще, товарищ Сотник, постарайтесь как можно меньше попадаться мне на глаза.
Виктор возмущенно воскликнул:
— Поймите наконец... Мне ничего от вас не нужно. Я хочу видеть Олега. Я — его отец!
Кузьмич посмотрел на него через плечо, процедил сквозь зубы:
— Вы — отец?.. Чужой дядя. Вот кто...
Спустился по низеньким деревянным ступеням и скрылся за углом дома.
Гордый был сердит на себя за то, что соблазн поставить мат своему бывшему учителю взял верх над его ненавистью к этому человеку.
Конечно, Кузьмич никогда бы не сел за шахматный столик с Виктором Сотником, если бы тот не проявил сообразительности в работе над изобретением. Оказывается, Кузьмич недаром уговаривал Валентину, чтобы она встретилась с ним. Теперь работа закипела. Хоть бы ей на этот раз повезло...
Но интенсификатор — одно, это хорошо, а то, что Сотник нечестный человек, это факт, и, видимо, совсем неплохо, что Кузьмич утер ему нос. Кузьмичу казалось, что Сотник не будет ни спать, ни есть на протяжении доброй недели. Гордый помнил, что именно Виктор когда-то научил его играть в шахматы, но не хотел признаваться, что помнит. Он примерил ситуацию к собственному характеру — легко, например, ему самому пережить такое поражение? Конечно, нелегко!..
Много сейчас хлопот у Гордого.
Писем он получал столько же, как и раньше, но это уже были не только поздравления, а главным образом, просьбы поделиться опытом. Не посоветовавшись с Колькой Кругловым, на такие письма отвечать трудно... Но главное, Кузьмич чувствовал, что в общих успехах цеха не последняя скрипка принадлежит ему, Гордому. Разве это не он руководит курсами скоростного сталеварения?.. И хотя его имя теперь упоминается рядом с именами других сталеваров-скоростников, но нет ничего оскорбительного в том, что ученики догоняют учителя. Гордый понимал, что народного уважения от этого не уменьшится, а только увеличится. А к славе и уважению он был не равнодушен.