Когда она села, слово взял подручный Гордого Гришка Одинец — живой, черноволосый парнишка.
— А вы заметили, товарищи, как он держится?.. У меня нет никакой уверенности, что он понял свою вину. К тому же видно, что парень совсем не работает над собой. Для него до сих пор не утратили своего значения какие-то странные приметы. Он, видите ли, не заметил снаряд из-за того, что с его головы ветром сорвало кепку... Но это же идеализм, товарищи! Нет, нам идеалисты в комсомоле не нужны.
— Дайте мне слово! — Горячо воскликнул Коля Круглов и, не дождавшись, пока ему дадут слово, начал говорить, рубая ладонью воздух. — Я начну не с Сокола. Я начну с Вани Сумного. Вы слышали выступление?.. Слышали?.. Я думаю, что это выступление вполне заслуживает того, чтобы мы Сумному объявили выговор.
— Что ты, Коля?
— За что?
— А вот за что. За позерство. Ему гораздо важнее, что скажут про его ораторские способности, кстати, весьма сомнительные, чем то, как будет решен вопрос о нашем товарище.
— Я сказал свое мнение! — Воскликнул Сумной.
— Сказал, — продолжал Коля. — Но как сказал?.. Когда сказал?.. Ты здесь сорок минут злоупотреблял нашим терпением, пытался поразить нас своими упражнениями в пустом красноречии. А потом сел, даже забыв о существовании Сокола и о его вине.
— Вы меня перебивали.
— Как же не перебивать?.. Надо было вообще лишить тебя слова. Теперь о Соколе. Большая у него вина, и он заслуживает серьезного наказания. На это нельзя закрывать глаза. И он это наказание, безусловно, получит. Но, товарищи, разве только он один в этом виноват? Разве мы с вами не виноваты?
Все присутствующие повернулись к Коле Круглову. Этот молодой сталевар имел на заводе большой авторитет. Он в своих скоростных плавках шел почти на одном уровне с таким потомственным сталеваром, как Георгий Кузьмич Гордый, хотя прошло всего несколько лет после того, как Коля закончил ремесленное училище. О его работе писали республиканские и московские газеты. Его портрет висел в заводском сквере и во Дворце культуры. С его мнением считались даже старые коммунисты. К тому же он больше всего пострадал от взрыва снаряда. Никто не ожидал, чтобы Коля Круглов мог взять под защиту Сокола. А Коля, сопровождая свою речь резкими, сильными жестами, говорил:
— Разве меня, например, учили так, как мы у себя на заводе учим молодых рабочих?.. Сокол пришел из деревни, нашей работы не знал, не видел. Работал добросовестно. Наградили грамотой. А теперь — бах!.. Случилось несчастье. Исключить... Отдать под суд. А кто его учил быть рабочим?.. Разве это так просто? Даже неквалифицированный труд на нашем заводе сложный и ответственный. А мы, вместо того чтобы учить, напичкиваем людей такими речами, как только произнес Сумной. Но если хотите знать, я полюбил Сокола в тот момент, когда он, сельский парень, не побоялся выступить вперед и перед кадровыми сталеварами, перед главным инженером завода не испугался признать свою вину. Это по-нашему... Из него получится настоящий рабочий. И настоящий друг. Я бы, например, Сумного не взял к себе в подручные. А его возьму. И буду учить. Так, как меня учили. А выговор ему следует объявить. Даже строгий выговор.
Воцарилось молчание. Сокол поднял голову и с удивлением посмотрел на Круглова. Он с глубоким уважением относился к этому молодому парню, который так рано сумел проложить себе надежную, почетную дорогу в жизни, и поэтому ждал его выступления с большим душевным трепетом, чем суда, к которому был морально готов. Суд людей, которых ты полюбил, которым поверил, которых взял себе за образец на всю жизнь — страшнее всяких других судов. Он ждал от Круглова именно такого суда. Да разве могло быть иначе? Разве он его не заслужил?.. И вдруг Круглов не стал его судить. Владимир сначала даже не знал, как это понять. А слова о том, что Коля Круглов хочет взять его подручным, совсем вывели его из равновесия. Он слушал и не верил своим ушам. Но уже через минуту все остальные чувства исчезли, отступили перед главным, что заполонило и огорчило его душу, заставило густо покраснеть — перед чувством стыда.
Лиза, которой бы полагалось задавать тон на этом заседании, тоже растерялась и не знала, как себя вести. У нее были примерно такие же рассуждения, как и у Коли Круглова, но, когда она перед его выступлением почувствовала настроение членов комитета, — вдруг поняла, что не найдет нужных слов, чтобы убедить комсомольцев. Разве она, Лиза Миронова, впервые проводящая заседание комитета, смогла бы выступить так просто и убедительно, с такой твердостью в голосе и уверенностью в своей правоте, как это сделал Коля Круглов?.. И она была благодарна ему за то, что он выразил ее мысли, что он вернул ход заседания в то русло, по которому бы ей самой хотелось его повести.