Черепанов развел руками.
— Необходимость... Тайна, известная десятку людей, перестает быть тайной.
— Тогда что же... — Виктор поднялся, опираясь на палку. — Значит превратиться нам в Гобсеков и скупых рыцарей, которые только ночью спускаются в темные подвалы, чтобы осмотреть свои сокровища? Какая польза от тех сокровищ? И какая разница, есть они или их никогда и не существовало в природе? Завтра такие же, если не лучше, огнеупоры изобретут за рубежом, потому что открытия возникают не случайно. Их выталкивает на поверхность уровень развития техники... А мы опять отстанем на несколько лет. И подсчитайте, сколько миллиардов рублей — да, миллиардов! — погибнут благодаря этой гипертрофированной боязни технических краж. В конце концов это недоверие к нашим людям, к их бдительности...
— Мне трудно с вами разговаривать, — устало сказал профессор, — отгораживаясь от Виктора широким листом ватмана с какими-то чертежами. — Вас, видно, еще мало учила жизни. Доживете до моих седин, тогда отпадет охота прибегать к неуместным литературным аналогиям. Глаза потеряют юношеский блеск, зато станут зорче...
Выйдя из кабинета Черепанова и спустившись по лестнице, Сотник снова посмотрел на старинный особняк. Амуры все еще кружили на своих выщербленных алебастровых крылышках над массивными колоннами, но они теперь показались Виктору эмблемой лицемерия. А узкие окна, напоминающие бойницы, дополняли это впечатление.
Дом-крепость... За бойницами, за стенами двухметровой толщины, расположился розовощекий жрец науки, который ежеминутно готов сбросить мантию, чтобы засыпать ядовитыми стрелами каждого, кто осмелится опасно дунуть на его эфемерную, слепленную из бумажной пыли, славу.
Что дала миру лаборатория Черепанова?.. Какие новые технические усовершенствования внедрены ею в производство? Ведь бумага все терпит. Оказывается, можно всю жизнь петь дифирамбы своим несуществующим заслугам — и люди постепенно поверят, что они у тебя действительно есть...
И тут же Виктор сердито осадил себя:
«Ты еще ни в чем не успел разобраться, а уже подозреваешь человека во всех смертных грехах. Кто с такой легкостью обвиняет других в подлости, тот сам...»
Затем он вспомнил, как много лет назад по дороге на Урал у него возникло сомнение в искренности и правдивости Федоровых заверений. Это было неприятное и отвратительное ощущение, будто к нему на полку, под жесткое железнодорожное одеяло, заползали не горькие думы и сомнения, а холодные ужи. Ползут, ползут. Извиваются вокруг ног, охватывают скользкими кольцами грудь, шею... И он одним сильным рывком стряхнул их, отбросил, подумав так: «Кто способен в друге подозревать подлость, тот сам близок к ней». А что получилось на самом деле?
Значит, они еще живы, те скользкие, холодные ужи. Значит, они еще закрадываются в темные закоулки человеческих душ, свивая там для себя гнезда...
Он вернулся на квартиру Лобова и, не раздеваясь, пролежал на диване до вечера. По телу ходил озноб, больная нога дергалась, температура поднялась до сорока.
«Сдают нервы, — с досадой подумал он. — Может, рано покинул больницу?..»
Преодолевая головокружение, — а это стоило невероятных усилий, — заставил себя подняться, сел за письменный стол Леонида и принялся листать «Дон Кихота».
Болезни поддаваться не следует. Она валит, а ты стой, не сдавайся. Иначе положит на обе лопатки, еще и колено на грудь поставит...
Но болезнь все же одолела. Леонид вызвал с дачи жену, и она целую неделю обкладывала грелками Викторову ногу, вызывала врачей, варила бульоны.
А тем временем что-то кипело и варилось в министерстве, и Леонид возвращался с работы то мрачный, словно объелся яблок, то радостный и возбужденный, с сияющими глазами.
Когда Сотник снова поднялся на ноги, Леонид, таинственно улыбаясь, сказал:
— Сегодня в одиннадцать тебя примет Швыденко. На заседании коллегии он выступал против предложения Черепанова. Но тогда Черепанов победил... Сейчас кое-что изменилось. Другой ветер подул.
В министерство они доехали на такси, поднялись лифтом на пятый этаж.
В кабинет Швыденко Виктор заходил нерешительно, с опаской, — не доложили ли ему о столкновении с тенями?..
Но заместитель министра встретил его доверчиво, по-домашнему.
Высокий, широкоплечий, с тщательно зачесанными русыми волосами, Швыденко сидел напротив Сотника в глубоком кресле, обтянутом белой парусиной, часто посасывал сигарету. Левая рука лежала на колене, и ее чистая, белая кожа отнюдь не соответствовала размеру руки, напоминающей руку землекопа.