Федор вспомнил Солода — и ему показалось, что все сейчас заметят, как покраснело его лицо. Песня высокими, светлыми чувствами будто снимала темную завесу с его ума, стучала в сердце, спрашивала: «Надежно ли ты любишь ту землю, на которой живешь, тех людей, которые тебя окружают?.. Еще один шаг, даже полшага — и ты бы утонул в болоте предательства. И виноват в этом ты сам, твоя близорукость».
Федор закрыл глаза от боли, снова подошедшей к сердцу. «Рано это началось, — подумал он. — Рано..»
Следующим номером программы был танец «молдовеняску». Девушки в коротких молдаванских костюмах вылетели на сцену с такой искрометной скоростью, словно их выбросила катапульта, скрытая за кулисами. Пальцы Великанова стали невидимыми — так быстро они мелькали по клавишам аккордеона. А девушки то разбегались, то снова слетались в тесное кольцо, то мелко топали о деревянные подмостки, то дружно били маленькими сапожками, что даже люстры под потолком покачивались от этих ударов. Разноцветные ленты за их спинами расходились веером, слегка трепетали, кружили в воздухе, не успевая лечь на плечи.
И снова аплодисменты, возгласы: «Бис! Бис! Браво!»
Но вот Федор заметил, что в четвертом ряду между заводскими девушками сидит Валентина. Она тоже слегка похлопывает в ладоши, улыбается, хотя в ее улыбке и нет той взволнованной непосредственности, что звучит на девичьих устах. На ней белая шелковая блузка с короткими рукавами, прядь шелковистых волос упала на розовую щеку...
Больше Федор не мог смотреть на сцену. Ему вдруг стало холодно. Он не посмел снова повернуть голову, чтобы не приковать к себе внимание молодежи, но спиной, затылком, всем своим существом чувствовал, что она здесь, рядом, смотрит на него... Подойти, попросить выйти?.. Нет, сейчас неудобно. А удобно ли вообще? Что она думает, что решила?.. Сотник уехал. Вид у него был не из радостных. Значит...
Нет, Федор больше не может находиться в таком состоянии. Прижал руку ко лбу. Лоб горячий, но ему холодно, очень холодно... Тело начинает дрожать, и Федор не способен унять дрожь. Ему кажется, что это почувствовали ребята, которые сидели рядом. Видимо, лихорадка или грипп...
Он встает со скамейки, осторожно идет к выходу. У самых дверей оглядывается. Да, Валентина заметила, что он вышел. Может, и она выйдет? Нет, отвернулась, смотрит на сцену. Заговорила с какой-то девушкой...
Федор выходит из вестибюля, отправляется домой. Град успел растаять, только на крышах, у жестяных желобов еще поблескивают маленькие ледяные шарики и иногда вдоль тротуаров стайки воробьев налетают на мелкие белые крупинки и, не найдя для себя пищи, разочарованно взлетают в воздух.
У оплетенной диким виноградом веранды Федор останавливается. Поднимает сбитое градом яблоко, задумчиво взвешивает на ладони. Яблоко холодное, как большая градина. Надкусил, медленно жует и, поморщившись, выплевывает... Влажный песок вокруг веранды устелен обитыми, порубленными листьями.
Вот он, твой дом, твой гнездо, слепленное когда-то тобой с ласточкиным восторгом. Здесь ты был счастлив, здесь привык уважать себя, потому что в этом доме к тебе относились как к хозяину, угадывали твои вкусы, твои желания. Здесь у тебя была семья — жена, сын. Что же будет теперь? Неужели для тебя останутся только глухие стены, молчаливый скрип половиц длинными зимними ночами, когда ты будешь топтать пол от бессонницы, и монотонное завывание ветра в трубе?..
И снова больной вопрос — а кто тебя любит?.. Почему у тебя нет друзей? Разве в многотысячном заводском коллективе нет людей, которые могли бы стать твоими друзьями? Почему ты жил одиноко, замкнуто, ходил среди людей, как среди деревьев в темном сосновом бору, никому не открывая своей души, не принимая близко к сердцу ничьих радостей и печалей? Как это произошло, когда это началось?.. И может, именно это сделало тебя таким, какой ты есть, а может, это было причиной твоего преступления?.. И почему Валентина понесла свое горе в клуб, к заводской молодежи, а ты...
Нащупал в кармане ключ, вставил в замочную скважину, открыл дверь в дом. Все было так, как всегда — посреди комнаты круглый стол, покрытый плюшевый скатертью, диван, стулья. На стенах картины, вышитый Валентиной портрет Горького, на полках — книги... Только воздух тяжелый, душный — видно, окна сегодня не открывалась.