— Вот несчастье, — вслух подумал Георгий Кузьмич и принялся спасать козу от неминуемой беды.
В это время из соседнего двора выбежала пожилая женщина и еще издалека закричала:
— Ах ты, ворюга старый!.. Попался!.. И не стыдно тебе на старости лет у рабочего человека козу воровать?.. Это, наверное, он на прошлой неделе и у Сидоровны со двора увел. Си-до-ров-на-а!..
— Эй, ты, глупая баба, — сердито сказал Кузьмич. — Чего кричишь? Иди ближе и посмотри, что с твоей козой случилось. Если бы не я, ее трамвай стащил бы на колею, и тогда поминай как звали... Получила бы рожки да ножки.
Женщина подошла ближе и узнала Кузьмича.
— Это вы, Кузьмич?.. Простите меня, пожалуйста. А у нас здесь на прошлой неделе у Сидоровны коза пропала.
— Какой же дурак привязывает коз у самых путей, да еще на такой длинной веревке?
— Ой, горе! — Жаловалась женщина. Распутала веревку, отвязала козу и повела во двор.
Кузьмич оглянулся. За его спиной стояла Лида. Видно, она сдерживала себя, чтобы не рассмеяться преждевременно, а сейчас залилась веселым, неугомонным хохотом.
— Ну, что?.. Досталось вам?..
— Видишь, за мое жито меня и побито... А это нехорошо... Чего ты подглядываешь?.. Смотри мне, никому не рассказывай. И так на душе невесело. Эх, полынь-трава...
— А чего бы это вам грустить, Георгий Кузьмич?..
С Лидой они сдружились еще во времена оккупации, когда девушка помогала Гордому прятать ценное заводское оборудование. А после того как вернулась из эвакуации Валентина и они начали вместе работать, Лида стала частой гостьей в небольшом, но уютном домике Гордого. Иногда она заходила с Валентиной, но чаще забегала сама, помогала старой Марковне побелить комнаты или перед праздником испечь пирогов. От нее, как и от Валентины, у Гордого секретов не было.
— Как же тут не загрустишь?.. Разве мне надо на плавку восемь часов? Лом не тот пошел. Стружка проклятая...
— Так это же очень хорошо! — Весело воскликнула Лида. — Дай бог, чтобы и не было никогда другого лома.
— Как это?.. В каком смысле?
— В прямом. Чтобы войны больше не было.
Кузьмич на минуту задумался.
— Гм... Таки правда. А что же, всегда стружка?
— Вот над этой проблемой и работает ваша Валентина. А вы пошли на нее жаловаться. Мол, своими опытами сталеварам мешает...
Лида лукаво закрыла глаза. Полоска на ее волосах при ярком солнечном освещении казалась белее, чем обычно.
— Да, мешает... Скажи, ты сделаешь анализ за три минуты, когда над твоей головой кто-то нависнет и что-то тебе будет шептать?.. Так и сталевары. Мне корреспонденты меньше мешают, чем она. Ибо чужие люди, мне до них дела нет. А на Валентину больно смотреть, когда у нее не клеится. Только делаю вид, что не замечаю. — Потом он добавил спокойнее: — Будь здорова... А жертвой науки быть не хочу.
Лида пошла к трамвайной остановке, а Кузьмич продолжил свой путь.
Валентина была неродной дочерью Гордого. Давно он взял ее в свою семью — еще в голодный двадцать первый год.
Кузьмич как раз вернулся с фронта. Надо к работе приступать, а есть нечего. Как ему больно было смотреть, когда его любимая Прасковья Марковна, тогда еще совсем молодая, шатаясь, шла на луга, чтобы нарвать конского щавеля!.. А потом мелко его шинковала, варила, чтобы не таким горьким был, отжимала в руках, скупо посыпала ржаной мукой и пекла из этого варева вязкие зеленоватые лепешки... Эх, Прасковья! Самому лучше умереть, чем смотреть, как ты их жуешь. А ты даже не жаловалась...
Как-то пошел Кузьмич в степь и вернулся домой с ведром вареного мяса.
— Садись к столу, жена... Заячье гнездо нашел. Семеро зайчат. Даже сварил в степи, чтобы тебе меньше хлопот...
Для Прасковьи это было настоящим праздником. Она даже не ругала мужа за то, что он лишил ее наслаждения самой приготовить этих зайчат. А Кузьмич смотрел в ее молодое красивое лицо, освещенное радостью, и на его глазах выступали слезы. Он не выдержал, встал из-за стола, вышел в сарай — чтобы Прасковья слез его не видела. Но за минуту она налетела на него и защебетала, как ласточка:
— Что ты?.. Тебе же так повезло. На целую неделю хватит...
До сих пор не знает Марковна, что она ела не зайчатину, а мясо суслика. И до самой смерти не скажет ей этого Кузьмич.
Вышли они из сарая, посмотрел Кузьмич на жену.