— Беленький, пей! Пей, сукин сын! — хохотала Катя и целовала его в лоб.
Она тоже, видно, была пьяна и находилась в редком для неё состоянии оживлённой весёлости.
Обыкновенно Катя проводила время в кровати, полулёжа, с мрачным видом что-то читая или записывая, или смотря прямо перед собой на простенок у окна, где висела странная картинка, нарисованная пастельными мелками, подаренная Кате одним из её поклонников. Под картинкой, прямо на обоях, жирным синим фломастером было крупно написано: “Пошёл вон!”.
Я не помню, зачем я тогда зашёл к Гамлету. Может быть, я искал Елену, может быть, надеялся выпить ещё, а может быть, мне просто некуда было пойти. У Гамлета было так удобно находиться, можно было совсем ни о чём не думать и можно было поесть, и этот бесёнок-подстрекатель так искренне любил меня со всеми моими ненормальными фантазиями, нужно было только не обижать его, не напоминать ему, что он маленький и как бы не совсем настоящий.
— Садись, дорогой! — сказал Гамлет, за толстыми стёклами очков поднимая кверху, к моему лицу, глаза, отчего у него становился вопросительный и какой-то даже строгий вид. — Почему не заходишь?
— А я разве здесь вчера не был? — спросил я.
Катя захохотала.
— Дайте водки! — сказал я, едва удерживая и как бы заталкивая назад поднимающийся из глубины внутренний звон.
— Водки нет, дорогой, но есть один очень хороший вещь! — Гамлет с довольным видом разыгрывающего оглянулся на женщин и Ваню.
Через минуту этот хороший вещь, от которого теоретически могло вырвать даже и меня, стоял на столе. Этот хороший вещь был несчастьем последних нескольких дней. Обычная водка вдруг отовсюду исчезла, и все торговцы спиртным предлагали “хороший вещь” — неправдоподобно вонючую азербайджанскую настойку тархуна.
К этому времени сухой закон продержался в стране уже несколько лет. От возраста он взматерел и оброс болячками.
Люди научились пить и при сухом законе, приобретя навыки, необходимые для того, чтобы доставать водку и суррогаты, и для того, чтобы изготавливать водку и суррогаты. Приобрела необходимые навыки также и всякая человеческая мразь, умеющая оседлать грязную спину любого постановления свыше — торговцы, милиционеры, организаторы безалкогольных свадеб, комсомольцы и другие активисты. В ответ на это пьющие приобрели навыки, необходимые для борьбы или сосуществования с этой человеческой мразью. И так далее.
В результате добыча спиртного и поиск места, где можно выпить, превратились в увлекательнейший вид спорта, который поглощал у профессиональных пьяниц всё время, все мысли и все подсознательные стремления к игре, риску и опасности.
Литинститутские (а это, подчёркиваю, не только студенты литинститута) доставали водку в любое время суток в таксопарках, расположенных неподалёку, в общежитиях, набитых странным народом — вьетнамцами, или в рабочем общежитии (расположенным ближе всего, через дорогу), с которым существовала самая тесная и запутанная связь и которое своими внутренностями напоминало скорее разрытую братскую могилу, нежели человеческое жильё.
Не хотелось бы об этом упоминать, но водку можно было купить и не выходя из общежития, у своих же.
Короче, так называемых точек было много.
И вдруг — везде, во всех точках, — вонючий тархун.
Поистине, алкоголизм — это школа мужества…
Стараясь не смотреть на Лизу, я опустился на кровать рядом с Еленой, ощутив прикосновение её родственного, знакомого и понятного тела, и стал откупоривать тархун.
Елена, театрально ухмыляясь, но, как мне показалось, с затаённой болью, отстранившись, поглядела на меня.
— Так вот вы какой, молодой человек! — сказала она.
Я молча посмотрел ей в лицо. Странные и красивые у неё были губы — полные, как бы обиженно выпяченные, но не расквашенные, как это часто бывает, а обведённые вокруг чёткой границей жёсткого канта. Затем я понюхал горлышко открытой бутылки.
— Какую мерзость вы здесь пьёте, — радостно сказал я, думая, не Гамлет ли успел рассказать о моих вчерашних подвигах, смирновской водке и серебристой шубе.
Гамлет взял с холодильника стопочку грязных красных пластмассовых стаканчиков, составленных один в другой, и выбежал на кухню помыть их. Вернувшись, он вытер тряпкой журнальный столик, лаковая поверхность которого была покрыта язвами разных размеров, очертаний и разной глубины, убрал пустые бутылки, чашки, тарелку с засохшим хлебом и тарелку с раздавленными в ней окурками, и расставил на освежённом столике крепенькие красные стаканчики. На стаканчиках висели капельки хлорированной водопроводной воды и внутри были кое-где недомытые тёмные ободки от кофе.