- Веня, - сказал пожилой чукча. - Веня, помрет дочка-то. А? У нее крови не хватит. Отвези ее скорей. А, Веня?
Вениамин посмотрел на Олега. Тот кивнул.
- Живо! Какого черта мы тут трепемся! Тащите! И медичку давайте. Сгодится.
- Я выйду на связь? - спросил Олег.
- И что ты скажешь?
- Скажу - экстренный случай. Летим, мол...
Веня усмехнулся:
- Летим... Лететь нельзя, мальчики. Лететь ни в коем случае нельзя. Вы посмотрите.
Сопок уже не было видно. Облака садились все ниже и ниже, а навстречу им из устья долины поднимался густой и плотный туман.
- Так как же?.. - не понял Павел.
- Я сказал, что нельзя лететь. Но можно ехать. Впрочем, ехать тоже нельзя, но что делать?.. Ладно, мальчики, все. На борту чрезвычайное положение.
- Вениамин, - растерянно сказал заведующий, когда Эмкуль уложили на шкурах, - как же ты?..
- Тихо! Эттугье, поди сюда, - позвал он отца Эмкуль. - Ты долину знаешь, речку знаешь, да? Садись рядом, будешь показывать. Хорошо? - Буду показывать, - согласился Эттугье : и сел в кресло второго пилота. - Речку
знаю, долину знаю. Да.
- Смотри внимательней, - сказал Веня. - Ехать будем быстро. Прозеваешь - врежемся. Ты меня понял?
- Понял. Смотреть буду хорошо...
Веня запустил мотор. Машина покачалась немного, отрывая лыжи от наста, потом тихонько тронулась. Павел не очень хорошо представлял себе, как все это получится, потому что вокруг было сплошное белое молоко, видимость не превышала нескольких метров. Он ездил на с аэросанях и знал, что это далеко не прогулка, - каждая заструга, выемка, трещина грозили аварией. И потом сани - есть сани, они для этого и предназначены, но мчаться по незнакомой дороге почти вслепую на самолете...
Иллюминаторы залепило снегом, ничего не было видно, но по тому, как вздрагивал самолет, словно поеживаясь под ветром, по тому как мотор то стихал до шепота, то вдруг начинал реветь оглушительно и сердито и машина рывком уходила в сторону, Павел чувствовал, что пурга усиливалась.
Они шли по реке, которая должна была привести их в поселок: до него напрямик километров восемьдесят, но речка так немыслимо петляла среди сопок, что Павел даже приблизительно не мог сообразить, сколько им предстоит пройти. Сто пятьдесят или двести километров?
С одной стороны берег был обрывистым, вода пробивала себе дорогу, выгрызая подножье сопок; другой берег уходил в тундру, но и там каждую минуту машина могла напороться на кочкарник или застругу.
Павел не успел додумать все это, потому что самолет вдруг словно налетел на что-то упругое и податливое. Удара не было, была внезапная, рывком, остановка. Мотор заныл на самой верхней ноте, машина круто развернулась и пошла в сторону. Павел понял', что они вышли из русла реки и идут теперь по тундре. Это было почти безумием. Зачем? Но тут же вспомнил, что именно здесь, возле Каменного кряжа, река делает огромную петлю, путаясь меж отрогов, и если попытаться пройти напрямик, через перемычку, то это сократит дорогу почти вдвое.
Павел залез на ящик с приборами и через спины Вени и Эттугье заглянул в смотровое стекло кабины. Пурга немного стихла, здесь, меж двух кряжей, ей было не разгуляться. Видимость стала лучше. "И все-таки, - подумал Павел, самые головоломные трассы автомобильных гонок пустяк по сравнению с тем, что предстоит сейчас Веньке". Машина шла со скоростью сорок - пятьдесят километров, и этого было достаточно, чтобы при первой же оплошности распороть себе брюхо.
Что видел в этой круговерти старый Эттугье? Что чувствовал Венька, превратив свой веселый самолетик в неуклюжий вездеход, вслепую карабкающийся по тундре? Эттугье что-то говорил, вплотную склонившись к Вене, показывая руками, и Венька то отворачивался в сторону, то, слегка притормаживая, осторожно перебирался через заносы...
"Скоро начнет смеркаться, - подумал Павел, потеряв всякое представление о том, где они сейчас находятся и сколько еще предстоит пройти. - Скоро будет совсем темно, и наше путешествие окончится," И в ту же минуту машина слегка подпрыгнула, мотор взвыл и стал снижать обороты. Что случилось? спросил Олег. Надо выходить на связь. Пусть подают прямо к берегу. Мы на льду залива, километров пятнадцать, живо доскочим он взял у Эттугье трубку, которую тот только, что раскурил, сделал несколько затяжек и рассмеялся:
- Ну и поотрывают же нам головы! Мне, в первую очередь. Но, когда будут, скажут: отличный у нас пилот Вениамин Строев!..
Утром, когда они вдоволь отоспались, Веня сказал:
- А что, мальчики? Одно доброе дело этот ихтиозавр уже сделал. Не будь его, не родила бы Эмкуль сына, а теперь вот родила. Мы к нему еще слетаем в гости, к этому ящеру. Слетаем ведь?
14
- А он и вправду там есть, этот зверь? - спросила Нина.
- Не знаю. Хочется, чтобы был.
"Никакого там ящера, конечно, нет, - подумала она. - И серебряной горы, о которой писал Венька, тоже нет. Но не надо торопиться убеждать себя в этом. Людям еще никогда не было плохо от того, что они искали. Искали золотое руно и философский камень, эликсир жизни и абсолютную истину. А находили Колхиду. Создавали "Илиаду_" и "Одиссею". Пусть ищут. На земле и среди звезд".
Она тронула Павла за рукав.
- Скажи, ты бы полетел к звездам?
- Да ну их! - рассмеялся Павел. - Дорога больно далекая. Соскучишься.
- А в закате ты был?
- Как это - в закате? Закат - это явление.. м-м...
- Венька мне однажды сказал, что у него есть мечта. В тундре, говорил он, в пасмурную погоду на горизонте остается перед закатом узкая полоска, и если очень захотеть, если летать очень быстро, то можно хоть на секунду, но попасть в это багряное небо... Только это неправильное название, говорил он, что там вовсе не небо, окрашенное зарей, а что-то совсем другое. Может быть, то, потом делают зарю?
Нина тихо вздохнула.
- Я знаю, он был фантазер. Ему всегда не нравилось, когда красоту объясняли. Он говорил, что если бы ученые были умнее, они никогда бы не сказали людям, что бриллианты - это уголь.
- Да,- сказал Павел. - И еще ему не нравилось, когда колокола переливали в дверные ручки. Ты ведь знаешь о нашем колоколе?
- Еще бы! У меня есть даже фотография. Его нашла, по-моему, Надя? А до этого... Ты расскажи подробней.
- Да, это было как раз в тот день, когда Веня вернулся из Уэлена. Утром пришла Надя и еще с порога, не успев раздеться, сказала, что нашла колокол. Мы искали его давно, но никто толком не знал, где, он висит. Потом капитан Варг... Хотя, я начну, пожалуй, не с этого...
Павел замолчал... Сейчас ему нужно было рассказать ей все, нужно было самому еще раз пройти через эти годы, ставшие главными в жизни, чтобы уже никогда не помнить сочувственную улыбку Алексея Рогозина и как смотрел ему вслед Олег...
Он говорил торопливо, то забегая вперед, то возвращаясь, не замечая, что держит ее руки в своих, что она уже давно стала участницей его воспоминаний: он вместе с ней решал, что купить Олегу на свадьбу, вместе добирался на полярную станцию, где Веня целый месяц лежал с воспалением легких, и когда он сказал: "Ну как же! Это тот самый Филя, который пешком по льду ходил на остров Врангеля, разве не помнишь?", - она не удивилась и покачала головой: "Не помню", - хотя помнить этого и не могла.
И в тот день, когда они поднялись на заснеженную гряду мыса Кюэль, Нина тоже была рядом, слушала, как Надя, едва разбирая изъеденные временем буквы, читала трогательное напутствие моряцких вдов. Они стояли все вместе, загоревшие под свирепым весенним солнцем, радовались, что забрались черт-те куда, на высшую точку побережья...
Веня только что вернулся из Ванкарема, Олег собирался на мыс Шмидта, а Павла вызвали в Магадан. Они виделись редко. Но это уже не имело значения, потому что они жили на общей земле, ходили по общим дорогам, которые всегда приводили их друг к другу.