- Это хорошо, - вздохнул сержант Серб. - Да как же туда добежишь так быстро? Тут ни один чемпион не управится!
- Да и не надо быть чемпионом, - сказал вдруг все понявший младший лейтенант Кондурцев, наш блестящий снайпер. - Надо прямо за артиллерийским огнем идти. Правильно, товарищ подполковник?
- Правильно, товарищ Кондурцев. Подойти шагов на сто - сто двадцать к сплошной линии артиллерийского и минометного огня. Там и накапливаться для атаки. А как только наши орудия и минометы замолкнут или перенесут свой огонь на более дальние цели, пехота бегом, стреляя на ходу, с криком "ура!" должна ворваться в траншею врага.
Стало так тихо, что можно было услышать сухой, металлический шелест листьев дубков, шевелящихся под осенним ветерком. Потом кто-то неуверенно сказал:
- А если свои маленько ошибутся? Или сам вперед забежишь?..
- Осколком тоже может ударить, - так же неуверенно поддержал большеротый синеглазый сержант.
- Может. Все может случиться, товарищи. И под свой снаряд попасть можно, и осколок зацепить может. Риск, безусловно, есть. Горько проливать кровь от своих же снарядов. И все-таки это будет малая кровь. И это будет плата за победу. Другого выхода не вижу.
И снова несколько минут в холодном воздухе стыла тишина. Но это не была пустая тишина или тишина, заполненная страхом. Бойцы и командиры думали.
Мой взгляд скользил по лицам. Широко раскрытые глаза, глядящие куда-то мимо меня. Глаза прищуренные, внимательно устремленные на сухую травинку под ногами. Глаза серые, синие, карие... Они видели в эти минуты одно и то же: сплошную стену разрывов, вихри взметнувшейся к небу земли, стальной дождь осколков и маленькие фигурки с винтовками наперевес, бесшумно, словно тени, скользящие за огневым шквалом.
Я почувствовал, что эти люди, солдаты в самом глубоком и благородном смысле слова, пойдут за разрывами наших снарядов и мин, пойдут и поведут за собой других.
Торжество продолжалось своим порядком. Мы еще долго беседовали за нашим импровизированным круглым столом об отгремевших боях, вспоминали погибших. Но больше всего говорили о самом главном - о том, как далеко зашел враг на нашу землю, что должен сделать каждый для его скорейшего разгрома...
Мы готовились к наступлению.
В один из дней я обходил подразделения. За крутым поворотом хода сообщения натолкнулся на группу красноармейцев, увлеченно читавших газетный листок. Читали вслух, с комментариями, приправленными хлесткими, солеными русскими словами. Увидев меня, слегка смутились, а потом один из красноармейцев, кажется Борис Музулев (я его запомнил по недавнему награждению), протягивая мне листок дивизионной газеты "За Отчизну", сказал:
- Не читали, товарищ подполковник? Заветное слово Фомы Смыслова. Затейник, шельмец! И кто такой Фома Смыслов? Я тут на одного нашего подозрение имею. Остер!
Вернувшись к себе на КП, я просмотрел свежий листок газеты. Внизу второй страницы увидел заголовок: "Мало победы ждать - надо победу взять". А под ним: "Из заветного слова Фомы Смыслова - русского бывалого солдата". Я так и не знаю, кто скрывался за этим псевдонимом. Был ли это кто-либо из наших дивизионных корреспондентов, или редактор перепечатывал материал из другой газеты, но должен сказать, что у нас в дивизии Фома Смыслов был как бы Теркиным местного значения. В тот день от имени Фомы Смыслова сообщалось:
"Я, Смыслов Фома, человек простого ума. Болею за наши потери и беды, но верю - дождусь советской победы. Пойдем по селам сожженным, вернемся к детям и женам... Мало победу ждать - надо праздник завоевать. Где снарядом, где прикладом, где гранатой, а где лопатой, где напором, а где измором, где походом, а где обходом, где тараном, а где обманом - рассчитайся с врагом поганым. Бей сильней фашистских зверей, вот и праздник будет скорей. А сейчас, брат, посылай снаряд, защищай от врага Сталинград".
Конечно, может быть, современному читателю все это покажется наивным. Он ведь сильно вырос во всех отношениях за более чем тридцать лет, прошедшие со дня Победы. Но он потому и смог родиться, этот современный читатель, вырасти, жить при социализме, что миллионы наших советских людей, которых Фома Смыслов призывал отдать свою жизнь за Родину, пали смертью храбрых на полях сражений. И не просто отдали свои светлые жизни: враг жестоко расплачивался за кровь, пролитую советскими людьми. Помню, например, такой случай.
Перед нашим передним краем был подбит танк лейтенанта Александра Дрянова. Все, кроме командира, погибли. Лейтенант остался один в подбитом танке перед вражескими траншеями. Фашисты в буквальном смысле поливали свинцом подступы к танку и сам танк, не давая возможности Дрянову уйти живым. Пули, разрывные, зажигательные, трассирующие, пузырили пыльными куполочками землю. Фашисты через рупор предлагали лейтенанту сдаться, убеждали, что его положение безнадежно.
Ночью фашисты решили проверить, жив ли русский, и, если жив, постараться взять его в плен. Более десятка вражеских солдат под командой офицера поползли к танку. Не знаю, каким чувством - шестым, седьмым, десятым - ощутил их приближение в кромешной тьме мужественный лейтенант. Он подпустил противника на близкое расстояние и расстрелял атакующих из пулемета...
Два дня провел в танке лейтенант Дрянов. Два дня без воды и пищи, жестоко страдая от холода (это было в последних числах октября). На третью ночь нам удалось спасти героя.
Я видел, как провожали товарищи в последний путь отважного снайпера сержанта Герасимова. В подразделении его любили и уважали так, что молодые красноармейцы подражали даже его походке, жестам, манере щурить один глаз, как будто он постоянно прицеливается. А может, он действительно таким образом тренировал свой и без того зоркий глаз? Сержант Герасимов был охотником за фашистскими офицерами. На личном боевом счету Герасимова было 27 гитлеровцев. Сержант погиб, выполняя, нет, не выполняя, а выполнив ответственное задание командования. Я видел его товарищей, которые над могилой героя клялись отомстить за его смерть. И уже в тот же день на мой походный стол легли донесения, рассказывающие о том, как яростно дрались с немцами бойцы подразделения, в котором сражался за Родину, за твое счастье, сегодняшний читатель, сержант Герасимов.
Я уже упоминал фамилию мужественного пулеметчика Петракова. Имени его не помню. Не могу также, к сожалению, подробно рассказать о каком-либо отдельном подвиге Петракова. Отчасти потому, что несколько подводит память: как-никак с тех пор прошло много лет, а пребывание Петракова в нашей дивизии было не очень продолжительным. Но память повинна лишь отчасти.
Главное здесь в том, что мне трудно выделить в боевой деятельности Петракова что-нибудь одно, поскольку наиболее характерной особенностью его героизма была постоянная готовность держаться мужественно и стойко, сохранять трезвую голову и точный расчет.
Не обратить внимание на фамилию Петракова, не запомнить ее было невозможно. Она ежедневно упоминалась в донесениях: "...контратакующий противник был остановлен огнем пулемета Петракова...", "...группа бойцов, поддержанная пулеметным огнем Петракова...", "...огнем пулемета Петракова уничтожены..." и т. д.
Самым памятным был последний бой Петракова.
В очередном донесении командира подразделения, где служил пулеметчик, скупо рассказывалось о том, как отважный боец был тяжело ранен в неравном бою, как, истекая кровью, он защищал свой рубеж до тех пор, пока не подоспела подмога.
Я приказал Баранову:
- Узнайте, где сейчас Петраков и как он себя чувствует.
Через некоторое время Баранов доложил мне:
- Пулеметчик Петраков находится в медсанбате дивизии. Состояние удовлетворительное.
Командир представил пулеметчика к награде. Представление было веским, вполне обоснованным, и я, пользуясь своим правом награждать орденами и медалями, которое было дано и командирам дивизий Указом Президиума Верховного Совета СССР от 10 ноября 1942 года, подписал приказ о награждении Петракова орденом Красной Звезды.