– Ешь, Деслав, – напомнил Белгест, который сам после шатания по болоту живо взялся за ложку.
Дасава не понимал, что делает. Взяв деревянную ложку, небожитель стал есть с человеком за одним столом его оскверненную пищу. Обычай Сатры строго запрещал ему это. Для воинов, как Дасава, которым приходится уходить на разведку и на войну в мир, существовали особые послабления в соблюдении законов. Добытую в походе «нечистую» пищу небожитель мог брать особыми рукавицами и, приготовив, после еды непременно закусить хлебцем, испеченным из «чистого» зерна. Эти высушенные хлебцы небожители брали с собой в особой суме, которую Дасава не сберег на болоте.
Теперь он держал ложку голой рукой и ел ту же похлебку, что Белгест, сам не веря, что решился на это.
Но в доме Белгеста после избавления от смерти Дасава чувствовал себя недавно родившимся ребенком, а охотник и его мать, опекавшие его, казались надежными и уверенными взрослыми.
Женщина дала Дасаве холщовую рубашку Белгеста, а тонкую белую рубаху Дасавы, запачканную болотной жижей, отдала синеглазой девушке с льняными волосами. На шее у девушки висело ожерелье из ягод, много таких же деревянных оберегов, как у Белгеста, и даже коготь дикого зверя.
– На озеро отнесет стирать. Вельта, дочка моей сестры, – пояснила хозяйка.
Девушка бросила взгляд на Дасаву и молча вышла.
«Одежда все равно осквернена, ее нельзя будет носить», – хотел сказать Дасава, но тут же осекся. Женщина не поймет почему. Да и сам он уже надел «нечистую» одежду людей из грубой пряжи.
Дасава знал, что за самые страшные преступления небожителей наказывали так: их не убивали, а просто изгоняли из Сатры. Ступив на землю Обитаемого мира без благословения священников, преступник становился оскверненным, приравнивался к «говорящим зверям» – людям, и тогда его убивали стрелой со Стены. Он позорно умирал человеком.
«Меня теперь тоже?..» – думал Дасава. Но ему было хорошо у теплого очага, которому, прежде чем зажечь, кланялась мать Белгеста и в котором горело какое-то лесное растение, наполняя дом диким, необычным, но приятным запахом.
– Какое это дерево? – кивнул Дасава на очаг.
Он понимал все, что ему говорит Белгест, и сам, хотя с некоторым трудом, мог объясняться. Язык людей был лишь изменившимся языком небожителей, с тех пор как люди расселились по материку и прижились в Обитаемом мире.
– Это можжевельник. У вас такой не растет? – Белгест удивился. – Ты пришел издалека.
Дасава кивнул.
– С запада.
– А что там, на западе?
– Бисмасатра.
– А зачем ты носишь одежду из железа? Неудобно охотиться, жарко, тяжело. Зачем вы сюда пришли? – спрашивал Белгест. – Хотите поселиться здесь? А как зовется твой род?
– Мой род – Санейяти.
– А мой – род Оленя. Оставайся с нами, сколько хочешь.
Дасава покачал головой: нет.
Дасава ходил, слушал и говорил, как во сне. То ему казалось, что это все не взаправду, и поэтому все можно – есть оскверненную пищу, спать в доме людей и носить «нечистую» холщовую рубаху. А иногда мерещилось, что, может быть, не взаправду были прежние годы, и никакой Бисмасатры нет, а есть только затерянный в лесах клочок земли, на котором живет род Оленя.
Небожитель вышел во двор. Несколько домов – низких полуземлянок, и две бревенчатые длинные постройки. Еще две избы на отшибе, за частоколом.
– Там живет кузнец, – показал Белгест на один из них. – А там – шаманка, к лесу ближе. Матери моей тетка. Вельта – ее внучка, та девушка, что стирала твою рубашку.
– Шаманка – это лекарь? – спросил Дасава, рассеянно оглядывая двор, на котором разлеглась стая мохнатых серых собак. Он вспомнил: когда Белгест едва ли не на себе приволок его в поселение, они пытались облаять его, но им велели молчать.
– Шаманка и лекарка – и травы знает лучше прочих, и лес понимает лучше, – сказал Белгест. – У ней отец был дубровник.
– Вы породнились с земнородными? – изумился Дасава.
Он снова вспомнил о земнородных: лесовицах, полевицах, дубровниках, о порожденных Обитаемым миром существах, подобных людям. Они не были творениями Вседержителя, поэтому родство с ними казалось Дасаве кощунством для потомков небесного народа.
Но Белгест просто ответил:
– Да.
– А это – волки? – кивнул он на серых собак.
– Собаки. Но с волками водятся, приносят щенят. Вот этот помет, – он кивнул на клубок играющих щенков, – от волка. И тот пес – наполовину волк. Тут всех и не упомнишь, сколько в ком какой крови.