Табурет, на который девушка усадила Дайка, заскрипел под ним. Дайк не смел шевельнуться, чтобы не подломились ножки.
Девушка отрезала кусок хлеба и стала разогревать вчерашний обед. Дайк заметил: она держится настороженно и не закрыла дверь, чтобы – если что – успеть выбежать во двор. У него потемнело в глазах от запаха похлебки.
– Вот, ешь. – Девушка поставила перед ним миску.
Чтобы он не стыдился, она отвернулась к очагу. Он безмолвно взялся за еду, от голода совсем не чувствуя, что горячая похлебка обжигает.
– Как тебя зовут? – спросила девушка.
– Дайк.
– А меня – Гвендис.
Она уже перестала его бояться, а он по-прежнему был совсем скован.
– Ты пока доедай, я сейчас. – Девушка встала и быстро вышла, Дайк услышал, как скрипят ступени старой лестницы под ее легкими ногами.
Он доел похлебку, получше огляделся. Как пусто на кухне. И едой запахло только тогда, когда хозяйка поставила котелок на огонь. У нее у самой почти ничего нет…
Гвендис появилась на пороге кухни с узелком.
– Вот для тебя одежда. – Она положила узел на свободный стул. – Мне все равно не нужна мужская, а тебе… – она вдруг улыбнулась, окинув взглядом сильно исхудавшего, но огромного бродягу. – Тебе будет совсем мала. Надо хоть немножко перешить, а то ты даже не натянешь. Посиди, я сейчас.
Гвендис разложила на столе нитки, иголки и ножницы, убрав опустевшую миску Дайка, и, теперь уже совсем его не опасаясь, села напротив. Она распорола боковые швы и расставила их полосами ткани. Дайк опустил голову, глядя в крышку стола. Сердце у него щемило, в душе нарастало непонятное беспокойство.
Во флигеле – да, наверное, и во всем доме – было заброшенно, ветхо и тихо. Только запущенный сад шевелился от ветра за окном.
Это было первое необыкновенное событие в жизни самого Дайка, а не в его снах. Слоняясь в гаванях, он нетерпеливо прикидывал, когда снова можно будет пойти к Гвендис отработать ей за похлебку. Наконец он решился. Осеннее небо поливало дождем. Дайк встряхивался и хмуро думал, что, пока он доберется, у него будет совсем жалкий вид. Он даже остановился в полутемной подворотне, размышляя, не повернуть ли назад? Но не выдержал и зашагал дальше. Морось стала слабее, правда, Дайка с вымокшей бородой и прибитыми дождем волосами это уже не спасало. Добравшись по грязным окраинным улочкам до большого ветхого дома Гвендис, он остановился у калитки, в смущении постоял и хотел уже уйти. Но пока он топтался на месте, во флигеле открылась дверь, и появилась закутанная в плащ Гвендис – с котелком в руках, подобрав подол платья, она побежала по двору к кадке с водой. Набрав воды, Гвендис обернулась к калитке и увидела Дайка.
– Хозяйка! – первым окликнул он. – Я пришел отработать.
Гвендис подошла и открыла калитку. Она узнала этого высокого, широкоплечего бродягу. Его светлые волосы свисают до плеч; выразительный рот, широкий подбородок. Борода темнее волос, короткая и неопрятная. Он смотрит растерянно и тревожно, губы плотно сжаты.
– У меня сейчас нет работы, Дайк, – сказала Гвендис. – Все равно заходи. Согрейся, поешь, а потом отработаешь за два раза.
Дайк отрицательно покачал головой. «Лучше я зайду в другой раз», – собирался сказать он. Но помимо воли шагнул во двор.
Во флигеле Гвендис поставила котелок на огонь и встряхнула свой мокрый плащ.
– Дайк, снимай башмаки, я их поставлю сушиться, – и, увидев, что тот смущается, повторила настойчивее: – Снимай! Ты простудишься.
Дайк стащил распадающиеся по швам, насквозь промокшие башмаки и выдвинул их на середину кухни, а ноги как можно дальше спрятал под стол. Гвендис взяла башмаки и поставила к очагу.
– Сейчас поедим, – пообещала она, бросая в котелок крупу. – Где ты живешь, Дайк?
Тот неопределенно повел плечом:
– В гавани.
– Знаешь, Дайк, пока дождь, не ходи никуда, все равно у тебя вряд ли будет работа. Пересиди здесь. Обсушишься.
Дайк понял, что ей жаль его. Он сам не разобрал, горечь или тепло разлилось у него в душе. Гвендис добавила:
– Как ты живешь, когда осень?.. Хочешь, Дайк, приходи ночевать в этом флигеле. Я не буду его запирать и принесу тебе одеяло.
Дайк отрывисто сказал, что придет, а подумал, что не придет ни за что. Он боялся своих снов. Когда Дайк ощущал, что его готово охватить странное и чужое видение, ему хотелось забиться в угол, спрятаться, затаиться в щели. Он со страхом ждал, что однажды, даже открыв глаза поутру, не сумеет проснуться: темную, ненадежную память Дайка поглотит та, которая пробуждается, когда он спит. Тогда он станет кем-то другим, не человеком и не жителем теперешнего мира. Лучше бы, когда это случится, никого не было рядом. Они – те, о ком снятся Дайку сны, – ненавидят и убивают людей.