А теперь выслушайте меня, раз уж вы затеяли этот глупый разговор. Стоило ли вам врать — даже из благих побуждений? Нужно ли было так из-за него спорить — чтобы показаться лояльными перед ним? Что будет, когда он решит вас проверить, а не меня?
Вам мало не покажется, уж вы мне поверьте. И провести его так, как обманывают человека, вам не удастся. И он накажет вас, и поделом, ибо вы двуличны. Ваши сердца холодны, как пепел, а ваша вера не поможет вам, ибо она — как глиняные ноги для колосса.
Как вы не подумали, не поразмыслили — прежде, чем влезать в такую авантюру? Оно вам было надо?
Слушайте меня, сосунки! Мне пожить — два раза икнуть осталось. Мои слова имеют другой вес, чем ваша болтовня. Зачем мне вешаться — у меня есть убийца, всем киллерам киллер! Перед ним я хочу отстоять правоту своих поступков.
Я хочу знать, что всё сделал правильно в своей жизни. И это меня оправдывает, но не вас, ибо лицемеры и двурушники через эту процедуру не пройдут. Меня последний суд абсолютно не пугает — я ни в чём не виноват. А вам есть, о чём подумать.
Слушайте меня, я сказал! Я затеял тяжбу и я прав. Кто может меня оспорить? Мне скоро помирать. И я говорю не вам, а Ему:
— Господи, не делай со мной двух вещей, и я опять повернусь к тебе лицом. Первое — прекрати меня мучить. Второе — прекрати меня пугать. И тогда можешь спрашивать — я отвечу. Или я спрошу, а ты отвечай.
Много у меня пороков и грехов? Покажи мне хоть один! Не можешь. Зачем же отворачиваешься от меня? Не слишком ли я мал для твоего гнева? Это, как буре с пылинкой воевать. Ты меня, как волк овцу, загоняешь. Зачем такие усилия?
Иов был истинно религиозным человеком. Этих людей можно отличить по одному простому качеству — они любят своего бога. И говорят ему иногда очень обидные вещи. Так бывает между близкими.
Во все времена таких людей было очень мало. Но они были. А вот в наше время, сдаётся мне, их уже не осталось. Они вымерли, как динозавры.
Когда умирают такие люди, умирает их бог. Не потому ли старик Фридрих кричал: «Бог умер!»?
«Человек, рождённый женою, краткодневен и пресыщен печалями: как цветок, он выходит и опадает; убегает, как тень, и не останавливается…»
Раз уж ты решил, что человек грешен изначально, то так тому и быть. Если уж ты отмерил каждому свой срок, то зачем вмешиваться? Дай ему отбыть его спокойно. Ведь, нанимая батрака на день, мы не мешаем ему работать, а даём потрудиться до захода солнца — по уговору.
Пусть отработает свой срок спокойно. Ты же, дав возможность вести мне праведную жизнь, начинаешь вмешиваться в процесс и наваливаешь на меня то, что наваливают на грешников. Это нехорошо, как мне кажется, хоть ты и бог.
Наша жизнь одноразова. Если срубить дерево, то у него хотя бы есть возможность возродиться. Если же срубить человека, как меня, например, то никакой надежды не остаётся — я распадусь на атомы, и всё закончится для меня.
Если же ты срываешь на мне своё плохое настроение, то нельзя было бы меня куда-нибудь спрятать на то время, пока тебе белый свет не мил? При чём тут я? А так, ты бы отгневался своё, а потом спросил: «Где ты, Иовушка?».
А я бы выглянул из своей норки цел и невредим «Вот он я, Господи!». И всё у нас было бы путём. А так смотри, какая фигня получилась.
Елифаз опять не согласился.
— Иовушка, послушай меня. Мудрец не станет болтать попусту, оправдываться и говорить лишнее. Это всё равно, что брюхо ветром набивать — брюхо толстое, а толку никакого. Да, ты стал храбрецом — потерял от горя страх и осмеливаешься препираться с богом.
Я тебя не виню. Длинный язык — вот твой главный обвинитель. Ты что, самый мудрый в округе? Может быть, ты родился ещё до исторического материализма, а бог у тебя в советчиках?
Что ты знаешь такого, чего не знаем мы? Ведь среди нас есть и старец, который твоему отцу в отцы годится.
Если бог пытается тебя утешить — это чего-нибудь да стоит. Но ты, заболев проказой, возгордился донельзя, смотришь на всех свысока, да так, что к тебе уже и на козе не подъехать.
Послушай меня, как я слушал стариков, которые многое повидали. Человек недолговечен, и в его короткой жизни очень мало радостей. Впору стать греховодником и поступать нехорошо. Но, и хороший и плохой — знают, что верёвочке недолго виться.
Как считаешь, кто ожидает своего конца с меньшим страхом — грешник или праведник? Не стоят ли чистая совесть и спокойный сон того, чтобы жить не по лжи? Даже если вознаграждения праведнику не будет, даже если грешник возрадуется, а праведник возрыдает — стоит ли оно того?
Иова этот разговор начал тяготить.
— Как вы все красиво говорите! У меня уже уши болят — вас слушать. И когда вы уже наговоритесь? Я тоже так умею. Был бы я на вашем месте — ещё красивее речи задвигал бы. Но я не на вашем месте. Это у меня кожа гниёт и отваливается заживо, а не у вас.
Побудьте в моей шкуре хоть минуту, а потом попробуйте повторить хотя бы одну из своих речей.
Дальше Иов начал повторяться. Опять рассказал, как ему плохо, и какой он хороший парень, а вот бог стал плохим парнем.
В спор вмешался Велдад и тоже начал восклицать: сколько уже можно спорить об одном и том же?
Сценка была ещё та: каждый из собеседников заглядывал остальным в глаза и вопрошал: сколько можно заниматься пустой болтовнёй? Пора прекращать это дело. А между тем, болтовня именно из этих реплик и состояла.
Тут и Елифаз подал голос. Сказал, что богу от человека никакой пользы нет, и быть не может, а посему самое лучшее, что он может сделать — это приносить пользу себе самому.
Ну, это уже что-то новое. Хороший ты или плохой — какая разница? Для бога — никакой. Ему от этого ни холодно, ни жарко. Станет праведник богу претензии ставить и на судьбу свою жаловаться — богу-то что?
Он не испугается таких претензий, не станет прятаться за шкаф в гостиной и говорить оттуда жалобным голосом «Я больше не буду».
Но не только этим хороша речь Елифаза. Он сказал ещё нечто.
— Иовушка, не такой уж ты праведник, каким прикидываешься. Бедным ты милостыню не подавал, вдов и сирот не защищал, а даже очень наоборот — ссуживал бедняков под большой процент, а потом отнимал у них последнее. Так что, грех тебе жаловаться.
И то правда, скажем мы. Одно поведение его зажравшихся деток чего стоит.
Так всегда было. Рассекают на чужих джипах с ворованными номерами, ёжиков на тротуарах давят, в прокуроров стреляют, на трёх работах числятся, а потом заявляют, что они бедные студенты и глубоко веруют в бога.
И папашки их туда же — проказой покрываются. Чем не Иовы?
А Елифаз продолжал.
— Ты не рви глотку, дорогой, бога всё равно не дозовёшься. По небу тучи ходят табунами — он тебя не видит. Да и недосуг ему разглядывать со своей высоты таких придурков, как ты. Так что, ты не напрягайся, а расслабься — и получай удовольствие.
Представь себе, что бог тебя любит — и живи радостно, даже если твои конечности будут на ходу отваливаться. Это же просто игра.
А Иову всё казалось, что есть какой-то секрет, что существует где-то чёрный ход, по которому можно добраться в тронный зал небесного хозяина и замолвить ему словечко за себя.
Взятку сунуть или подарок дорогой подарить. Если людям можно, то почему богу нельзя? Ведь мы же созданы «по образу и подобию» — так почему бы не попробовать?
И вот он плакался перед своими собеседниками, жаловался на то, что сколько не искал он служебный вход в царство небесное, а всё же не нашёл. Почему так? — недоумевал Иов.
Почему нет какого-то тотального контроля за бездельниками и недостойными, за злобными бедняками, за презренной голытьбой? Ведь творят, что хотят! Непорядок.
— Почему бедных грабят всегда, а богачей никогда? Почему хороших убивают, а злых восхваляют? Почему честных сажают в тюрьму, а воров сажают на троны? Почему?
Чем ты помог хоть одному слабому, как просветил хоть одного тупицу, насколько обогатил хоть одного нищего? Разве это по-божески?