Истекающий кровью Иосия был доставлен в столицу и вскоре умер. Вся страна как бы оцепенела в горе и недоумении: тот, кого почитали лучшим из царей Иудеи, кому была предсказана мирная кончина, нашел преждевременную смерть на поле боя!
Пророк Иеремия написал траурную элегию на смерть царя-реформатора. Он любил Иосию, но к такому исходу дела был готов, ибо не верил в скорое прощение Израиля. Внезапный удар подтвердил его худшие опасения. Дело реформы оказалось тщетным. Она осталась слишком поверхностной, неуклюже прикрыв одеждами ягвизма языческие корни, все еще живые в сердце народа. Пророк подозревал (и не ошибся!) лицемерие многих «обратившихся» и даже в лучшие годы оставался при убеждении, что только горькая чаша разочарований, разрыв с патриотическими иллюзиями принесут Израилю исцеление от духовных недугов. Собственно, и Иосия пал оттого, что возомнил себя политическим мессией. Но не могучим царством, не второй Ниневией призван быть народ Ягве…
В отличие от Иеремии, для большинства иудеев смерть благочестивого царя была необъяснимым, ошеломляющим ударом. Это была трагедия, причину которой они были не в силах найти. Псалмопевцы, сопровождавшие процессию с телом царя, изливали скорбь народа в печальных песнях. Один из этих певцов, пророк Аввакум, сложил в те дни псалмы, исполненные горя и философских раздумий.
Аввакум, этот предшественник Иова, вопрошает Бога с дерзновением и искренностью, на которые дает право только бесконечное доверие к Нему.
О Ягве! Доколе взываю я,
а Ты не слышишь?
Кричу к Тебе про обиду,
а Ты не спасаешь?
Зачем Ты даешь мне видеть неправду
и смотреть на бедствие?
Грабеж и насилие предо мною;
царит вражда, возникает раздор.
Оттого потеряла силу Тора
и не совершается справедливость,
Что нечестивый побеждает праведного;
Оттого извращается правосудие.
(1.2–4)
Это — старый, как мир, вопль, извечный вопрос человека, возникающий тогда, когда он хочет мерить таинственную высшую правду мерками своей, человеческой правды. Ему так хотелось бы, чтобы добродетель автоматически приносила благоденствие, а зло немедленно бы каралось! Казалось бы, те, кто исполнял закон Божий, должны были получить на земле награду: побеждать, обогащаться и править. А вместо этого Зло торжествует, а праведники унижены, гонимы и гибнут. Как совместить это с Божественной справедливостью? Почему господь не позволил возвеличиться «Эммануилу», почему Он дает власть этим фараонам и месопотамским владыкам?
В ответ на свое вопрошание Аввакум слышит весть о новой грозе: фараон будет повергнут, но годы испытаний еще не кончились; новые властители придут на смену прежним. Кто они? Персы, мидийцы, варвары неведомых стран? В псалме Аввакума они названы «касдим», халдеями; это племя тогда правило в Вавилоне. Но по существу здесь образ любой державы, которая алчно поглощает народы. Это — чудовище, служащее лишь своему ненасытному честолюбию: «Сила его — бог его».
Пророк ужасается видению этого нового поработителя. Он опять с мольбой обращается к Богу, веря в Его святость и справедливость:
Ягве! Не Ты ли издревле Бог мой?
Святой мой! Не дай погибнуть мне!
Ведь только для Суда Ты попустил его?
Оплот мой! Для кары Ты поставил его?
Слишком чисты Твои очи, чтобы смотреть на злодейство!
Ты не можешь выносить вида нечестивого.
Как же Ты смотришь на злодеев
и молчишь, когда нечестивый пожирает праведного?
(1.12–13)
Ночью поднимается пророк на башню, чтобы здесь, в тишине и уединении, услышать ответ Божий. Перед ним расстилаются волнистые горы, окружающие Иерусалим; Сион спит тревожным, болезненным сном, окутанный черным покровом скорби. Иерусалим… Город царей и пророков, город обманутых надежд. Как мал он в сравнении с Фивами, домом Амона, великим Вавилоном и погибшей Ниневией! Но вот здесь стоит провидец, упорно всматривающийся в темный небосвод; он ожидает ответа от Бога, ответа себе, Израилю, всему человечеству. Доколе, Господи?.. Эта вопрошающая фигура на городских стенах вырастает в исполина, поднимаясь к звездам, воплощая в себе все духовное томление мира. Доколе, Господи?..