Навеки уйдём в окультуренный слой
Прекраснейшей родины мира.
Флит-стрит благодарной слезой напою.
В насмешку предавшей отчизне
Мы счастливо прожили в этом краю
Остаток погубленной жизни.
Обиды забудем и злобу простим
Малютам ее туповатым, —
Да всходит на острове злаком простым
Кириллицей вскормленный атом.
7 октября 1995
* * *
Н. Б.
Или влюблён, иль беден — одно из двух.
То и другое мимо — стихам конец.
Жалок самодовольный. Мельчает слух.
Золото жухнет. Тает его венец.
Тем и другим дарит счастливца судьба.
Редкостная удача, одна в сто лет.
Этот кричит: наука! другой: борьба!
Третий с рулеткой дружен. А ты — поэт.
20 марта 1999
ОДНОКЛАССНИКУ
И. З.
К тебе, о князь наук, к тебе, Зевес Зельвенский,
Из милой Англии глубинки деревенской
На финских чартерных тащусь перекладных,
Французским коньяком подхлестывая их.
Мне долгий разговор мечтается о многом:
О том, чем стали мы под неусыпным оком
Судьбы, в ее садах, не баловавших нас,
Где дремлет твой Лаплас, пасется мой Пегас.
Мы полных тридцать лет не виделись с тобою.
Изрядная скрижаль испещрена резьбою,
Но хоть и пышными легендами полна,
А сыщутся на ней и наши имена.
Припомним школу мы — ту, 52-ю,
Враждебную стране, где нынче квартирую,
Советским кумачом да строгим Ильичом,
Где всё же чувствовалось: это — ни при чем.
Важнее вставочки, повапленные парты,
Онегин, аш-два-о и контурные карты,
Большой проспект, река, веселый майский день,
Косичка с бантиком, фуражка набекрень...
И ты, я думаю, признаешь: мы — оттуда.
У счастья нашего шальная амплитуда,
Поскольку девять муз водились в том краю
И нам нашептывали истину свою —
И в классных комнатах она перебродила.
Как хочешь: что-то ведь особенное было
В деревьях и камнях тех дней! благая весть?
Иль Золушка в слезах язычествует здесь?
Я родиной моей не назову Россию.
Язык мне отчий дом. Вошла в его стихию
Европа с кляксами младенческих чернил.
За Пушкиным Гюго меня воспламенил.
Не враками и ты увлекся, но пространством
Алгебраическим, живым картезианством
Значений пристальных, аттической игрой,
Где дух главенствует, а торжествует — строй.
И славно, что молва о нас оповестила
Околицу небес. Мы, вольные светила,
Кометами меж звезд блуждаем и планет,
Но в этой жизни нам еще не скучно, нет!
1 июня 1998
ПЕРЕЛОЖЕНИЯ С АНГЛИЙСКОГО
ЛЮБОВЬ
(ИЗ ДЖОРДЖА ГЕРБЕРТА, 1593–1633)
Любовь объятья мне раскрыла — в страхе
Отпрянул я: лежал на сердце грех.
Ужель душе, коснеющей во прахе,
Вкусить Любви возвышенных утех?
Но та, что руку мне дала, спросила
С участием: — Что грудь тебе стеснило? —
— Не мне, — воскликнул я, — твои лобзанья!
Неблагодарный пес, убогий тать,
Дерзну ли очи на тебя поднять,
Алкать посмею ль твоего внимания? —
Но та, кем полнилась душа моя,
Промолвила: — Кто судит, как не я? —
— Ты в помраченьи! Совесть, о Создатель,
Гнетёт меня. Позволь забиться в щель! —
Но та в ответ: — Не я ли твой предстатель?
Твою беду пресуществить не мне ль?
Сядь и отведай моего вина. —
И я послушался — и пил до дна.
(1994)
ФИЛОСОФИЯ ЛЮБВИ
(ИЗ П. Б. ШЕЛЛИ, 1792-1822)
Струе источника любезны воды рек,
А рекам — океан безбрежный;
Ветра небесные сплетаются навек
В порыве ласки нежной.
Ничто в отдельности не хочет пребывать.
Всему положено судьбою
Родниться, смешиваться, брать и отдавать, —
Зачем не нам с тобою?
Не втуне ведь Монблан целует небеса,
И две волны, обнявшись, мчатся.
Цветку волшебному бесстрастная краса
И холод — не простятся.
Светило дне’вное Земле лобзанье шлет,
Луною — шумный понт волнуем,
Но и любовь планет законность обретет
Лишь с нашим поцелуем.
(12 февраля 1997)
ОТДОХНОВЕНИЕ
(ИЗ У. Г. ДЭВИСА, 1871-1940)
Не чудно ли свернуть с привычного пути?
Отринуть суету, под сень листвы сойти,
Помедлить, поглазеть, на миг с природой слиться,
С рекою, с пастбищем покою причаститься,
Увидеть, как с ветвей бежит пушной зверёк
В траву, где он к зиме орехи приберег,
Как звездами ручьи средь бела дня играют,
Как пританцовывая девушка шагает
Тропинкой луговой: глаза ее блестят, —
Неужто на ее не обернёмся взгляд,
Который милою лукавинкой искрится,
И не дадим устам улыбкой озариться?
Неужто наша жизнь и вправду так бедна,
Что этого всего не ведает она?
(5 августа 1995)
АТАКА ЛЁГКОЙ КАВАЛЕРИИ
(ИЗ АЛЬФРЕДА ТЕННИСОНА, 1809–1892)
Долина в две мили — редут недалече...
Услышав: — По коням, вперёд! —
Долиною смерти, под шквалом картечи
Отважные скачут шестьсот.
Преддверием ада гремит канонада,
Под жерла орудий подставлены груди —
Но мчатся и мчатся шестьсот.
Лишь сабельный лязг приказавшему вторил.
Приказа и бровью никто не оспорил.
Где честь, там отвага и долг.
Кто с доблестью дружен, тем довод не нужен.
По первому знаку на пушки в атаку
Уходит неистовый полк.
Метёт от редута свинцовой метелью,
Редеет бригада под русской шрапнелью,
Но первый рассеян оплот:
Казаки, солдаты, покинув куртины,
Бегут, обратив к неприятелю спины, —
Они, а не эти шестьсот!
Теперь уж и фланги огнём полыхают.
Чугунные чудища не отдыхают —
Из каждого хлещет жерла.
Никто не замешкался, не обернулся,
Никто из атаки живым не вернулся:
Смерть челюсти сыто свела.
Но вышли из левиафановой пасти
Шестьсот кавалеров возвышенной страсти —
Затем, чтоб остаться в веках.
Утихло сраженье, долина дымится,
Но слава героев вовек не затмится,
Вовек не рассеется в прах.
(1993)
