Она сказала: «Мы соскучились», но это, безусловно, означало: «Я… Я соскучилась!»
— Да знаешь, Геля, дела… все как-то… Но сегодня я как раз собирался зайти к вам и узнать, как вы живете… Честное слово, еще утром я сказал себе: «Сегодня надо обязательно зайти и узнать, как там Геля поживает!..»
Когда я кончил свою вдохновенную речь, Геля рассмеялась: она поняла, конечно, что все это я придумал сию минуту, но все равно ей было приятно, что я говорил…
— Так мы вас ждем… Приходите! — сказала она и медленно пошла по коридору. Я смотрел ей вслед. От меня, стуча каблучками, уходила, оставив едва ощутимый таинственный аромат духов, тридцатипятилетняя и древняя земная цивилизация, одетая в темно-синее в мелкий белый горошек платье и светлые весенние чулки.
Может быть, я ждал этих слов десять лет, но, стоя в институтском вестибюле и смотря вслед уходящей Геле, я поймал себя на мысли, что радуюсь, но как-то не очень. Потому что то, что произошло, было не так. Потому что я не понимал, отчего после десяти лет безразличия Геля вдруг стала скучать обо мне…
Что-то сегодня все-таки случилось!..
Геля…
Но прежде было что-то еще…
Что-то было!..
Я поднялся по широкой лестнице наверх, миновал холл с креслами, журнальным столиком и двумя пальмами и протянул руку к темной полированной двери с металлической табличкой № 001.
За длинным столом сидели руководитель института академик Мельников и мой коллега — начальник отдела пан Пепел. Сидели и молчали.
— Есть что-нибудь? — выдохнул я.
Мельников, не отвечая, поднялся из-за стола и подошел к раскрытому в институтский сад окну кабинета, в которое заглядывала тяжелая темно-фиолетовая сирень.
— Ничего, Стас, ничего, — безнадежно проговорил пан Пепел. — Мы не можем расшифровать их передачу.
И я понял, что с того самого момента, когда вчера, вернее, сегодня ночью в четыре утра, ощутив, что все равно уже ничего не соображаю, отправился домой, и до того, как снова открыл темную полированную дверь с табличкой № 001, я в глубине души ожидал, что, войдя к Мельникову, услышу: все в порядке.
— Но не это самое страшное, Стас, — сказал Мельников. — Самое страшное в том, что математический анализ показывает, что этого и нельзя сделать… Их передачу расшифровать невозможно.
— Как невозможно? Что значит нельзя? Почему нельзя? — ошеломленно проговорил я.
— Вот так, нельзя в ПРИНЦИПЕ!
— Что значит в принципе? В принципе невозможно расшифровать такое сообщение, которое не содержит информации… Что же, вы хотите сказать… — начал было я и замолчал, так невероятно и страшно было то, что должно было следовать дальше.
— Да, сегодня ночью Барчиковский с помощью ЭВМ строго доказал теорему, согласно которой полученная нами совокупность сигналов не может содержать в себе НИКАКОЙ информации, — сказал Мельников и протянул мне два редко исписанных черными значками листка бумаги. — Никакой. В принципе. Не может.
— Ошибка?
— Ошибки здесь нет.
Я смотрел на лежащие передо мной листки, и мою душу наполняло очень нехорошее чувство.
— А фронт преобразования материи? — наконец спросил я.
— Фронт по-прежнему наступает…
— А у нас что-нибудь заметно? Как стабильность материи у нас?
— У нас вроде бы все нормально. Проверяем все время, но пока ни малейших отклонений не обнаружено. Физические характеристики материи в пределах планеты Земля устойчивы.
— Ну хоть это, слава богу, — вздохнул я и неожиданно понял, какая мысль пробивалась мне в сознание, когда я увидел Гелю Полякову. Перед глазами у меня возникла картина, увиденная мной четверть часа назад: гордо восседающая за синим боковым стеклом девушка перевела регулятор, трамвай медленно покатился по рельсам, и из-под трамвайной дуги вырвался сноп ярких праздничных искр. И вот в них-то было все дело! Искры были какими-то странными, необычными… Ну да, они были… РОЗОВЫМИ! Они были ярко-розовыми!
— Пан Пепел, какого цвета искры бывают у трамвайной дуги? — спросил я.
— Искры? При чем здесь искры? — недоуменно поднял на меня глаза пан Пепел и насторожился. — Ну, вероятно, это зависит от нескольких факторов: наличия атмосферного электричества, свойств проводника. Но вообще, мне кажется, искры у трамвая бывают голубые, ну, может быть, синие… какие же еще? — совсем неуверенно проговорил он. — Как вы считаете, Геннадий Иванович?
— Да что вы, уважаемый пан Пепел, — тоже как-то робко возразил Мельников, — уж скорее зеленые… ну, салатные там.
Мы переглянулись, и Мельников потянулся к селектору.
Через семь минут в кабинет вошла Геля и положила перед ним белый листок с напечатанными на нем несколькими строчками.
— Так, с учетом свойств проводников, используемых в городской трамвайной сети, и состоянием атмосферы на 9:30 цвет искр должен быть… желтым, желтым! — почему-то удивленно обвел нас взглядом Мельников. — Вы слышите, Станислав Александрович? А собственно, в чем дело?
Наш разговор, наверное, мог бы показаться глупым и смешным, если бы он происходил в другое время. Но сейчас он приобретал страшноватый оттенок. Потому что где-то на окраине Вселенной рвалась на куски материя и гасли звезды. Фронт преобразования материи, который вели объединенными силами человеческая и лаутянская цивилизации, натолкнулся на встречный фронт преобразования какой-то другой, не менее, а может быть, и более развитой цивилизации.
Она вела, подобно нам, интегрирование времени и пространства и производила еще какие-то непонятные для нас преобразования. И было не исключено, что эти преобразования могли воздействовать и на ту космическую материю, которая именовалась планетой Земля.
И, может быть, в эту самую минуту незамеченные нами происходили изменения окружающего нас мира: сходили со своих орбит электроны, и меняли свой цвет кварки, розовели трамвайные искры, и неожиданно для самой себя начинала скучать о прежде совершенно безразличном ей человеке Гелена Полякова. И мы не знали, чем же в конце концов все это может кончиться…
Когда произошло столкновение с чужим фронтом преобразования материи, пусть даже не совсем понятным для нас, особых беспокойств не возникло. Мы уже имели опыт установления контактов с лаутянской и гер-гертармейской цивилизациями, с которыми столкнулись подобным же образом. В их сторону был послан мощный сверхсветовой сигнал, содержащий математически закодированную информацию о нашей цивилизации.
Мы не боялись, что нас не поймут: мир един, его основные законы одинаковы для всех. Математические закономерности едины для всей Вселенной.
Практика подтвердила наши расчеты. С лаутянской и гер-гертармейской цивилизацией был установлен контакт.
Так же мы поступили и когда столкнулись на окраине Вселенной с наступающим фронтом неизвестной культуры. Почти одновременно мы, как и ожидалось, получили встречный мощный сигнал от неизвестной цивилизации.
И вот, оказалось, что он не несет и в принципе не может нести в себе никакой информации.
Ошибки не было.
Мы не верили в существование агрессивных высокоразвитых цивилизаций: это противоречило всем нашим представлениям.
Но чужой фронт преобразований продолжал двигаться. Мы были уверены, что они приостановят его, как только, получив наш сигнал, поймут, что натолкнулись на существование в этом секторе Вселенной разумной жизни. А вместо этого к нам пришел сигнал, не содержащий никакой информации. Пустой звук. Телеграмма, содержащая бессмысленный набор слов и предназначенная, может быть, для того, чтобы, усыпив нашу бдительность, продолжать в своих враждебных для нас целях перестройку материи, пока мы будем напрасно ломать голову над ее дешифровкой.
«Неужели все обстоит именно так?» — спрашивал я себя. Я искал другого ответа и не находил.
— Слушайте, а может быть, мы все-таки не можем найти ключ к дешифровке? — с какой-то новой интонацией в голосе произнес пан Пепел.
— Вы же сами видели: доказательство строгое. С математической точки зрения, этот сигнал не может содержать никакой информации, — тихо произнес Мельников. — Ну, проверьте еще раз, если хотите…