Евгений Осетров
ВЕТКА ЛАУРЫ
ТАИНСТВЕННЫЙ УЗНИК
О ВЛАДИМИРСКИМ холмам цвела вишня. Она покрывала склоны Патриаршего сада, сплошной белой накидкой окаймляла аптекарский огород, вплотную подходила к Золотым Воротам. В небе плыли легкие, пронизанные предлетними ласковыми лучами, облака, отражаясь в клязьминских омутах и исчезая за дремучими муромскими лесами.
В такой первоиюньский денек во Владимирский централ прибыла крытая карета. Против заведенного обыкновения, жандарм, сопутствовавший карету, не открыл узкую дверцу и не предложил узнику поразмять ноги на тюремном дворе.
С неприличной поспешностью, без сопровождающих лиц появился в ограде губернатор — сухопарый старик, чем-то похожий на Христофора Колумба в последние годы жизни. Сухо пощелкивая каблуками по каменному настилу, губернатор-Колумб дважды обошел карету; потом отойдя в сторону, вскрыл, собирая сургуч в узкую ладонь, пакет. Наблюдавшие издали надзиратели рассказывали позднее под хмельком, что, пробежав глазами лист, губернатор вздохнул и перекрестился. Потом он велел позвать духовника и вместе с ним поднялся в карету. Оттуда через минуту донесся громкий странный крик, напоминающий уханье филина в ночном лесу. От непривычного звука мороз пробежал по коже. Но даже видавшие виды тюремщики замерли от изумления, когда уханье сменил совершенно явственный громкий смех.
Между тем в карету впрягались новые лошади. Губернатор, тяжело опираясь на духовника, сошел на землю, вытер пот батистовым платком, махнул рукой и сказал:
— С богом!
Карета выехала из ворот, и с вышек централа долго было видно, как возок, вынырнув из тесных закоулков, мчался по направлению к городской окраине.
Ямщик оказался разбитным владимирским парнем. Отпущенный барином в отход, парень работал в губернском городе. В этот путь он был наряжен по экстраординарному случаю — не оказалось под рукой тюремного возницы. Парень не был похож на суровых сибирских ямщиков, что глядят на жандарма чертом и про которых в точности никогда не узнаешь, государевые это ямщики или беглые нарядившиеся тати. За Боголюбовым монастырем свернули на Суздальскую дорогу. Не доезжая Борисовского, поили лошадей из ключа. Переменчивая погода пахнула дальним морозцем, и владимирский ямщик сокрушенно сказал:
— Неча бога гневить, может, мороз вишенье не побьет.
Парень достал штоф, в котором аппетитно плавали рябиновые ягоды:
— Приложись, ваше благородье!
Поля под Суздалем тянутся без конца и края. Есть в них и раздолье, и протяжность, и своя печаль. В старинных деревнях церкви, времен чуть ли не татарского нашествия, то красуются узором на камне, то осуждающе глядят на путника языческой маской легендарного чудища.
Захмелевший ямщик спросил:
— Весь путь держу в мыслях: кого везем-то?
— А я, браток, думаю, — не спеша ответил жандарм, — что ты острожной долюшки захотел… Выпил проклятую, турусы на колесах начал разводить? А березовой лапши не пробовал?
Ямщик испуганно сжался, и даже протрезвел, а ругатель подумал: «Востер парень-то».
Ветер меж тем усиливался. Рваные облака загромоздили небо, замолкли испуганные жаворонки, из вишневых садов на дорогу обильно полетели лепестки. Потом все внезапно стихло и перестукивание колес с булыжником мостовой скралось шорохом падающих капель.
— Ну, малый, табак наше дело, — проворчал жандарм. — У тебя покурить-то осталось?
Как на грех, в это время узник в карете застонал и стал слабым голосом звать к себе на помощь. Сопроводитель зло выругался и крикнул:
— Гони!
На повороте, когда с холмов уже забелел Суздаль, повозка со всего маха врезалась в лужу и встала, как пришитая к земле. Ямщик слез, попробовал подать карету сзади плечом, но она не шелохнулась. Согрешив в сердцах недобрым словом, парень огрел лошадей крест-накрест. Они вздыбились, повозка затрещала, карета оказалась на песчаном взгорье. Но от резкого рывка распахнулась дверь кареты, и ямщик со страхом и любопытством увидел сидящего в ней человека. Это был худой, продолговатый лицом человек с повязкой на лбу и с удивительно пронзительным взглядом. Мгновенно перед мысленным взором ямщика встал владимирский Успенский собор, иконостас, освещенный золотом тысяч свечей и лик ангела Скорбящего.
…В Суздаль въехали через каменные екатерининские ворота. Небо вызвездило. По городу процокали, когда все уже спали и ни один огонек не освещал вымершие мостовые.
— Куда править?