Разве испытаешь ты еще хоть раз в жизни то счастье, что переполняло твое сердце, когда ты прижимал к себе свое маленькое сокровище, когда касался своими руками его горячей груди, когда целовал его неправдоподобно-нежные губы.
Но все это придется забыть, и его забыть. Навсегда. А еще никогда ни сорваться и не пытаться искать встречи. Было ли это жестоко? Было. Но Эвен видел счастливую жизнь для Исака, а ему самому… ему самому хватит и воспоминаний.
— Вы поймите меня правильно, господин Найшем.
— Эвен, — наконец поднял голову, встряхнул плечами, словно освобождая себя от тяжести мыслей, — можно просто Эвен…
— Хорошо, Эвен, — отец Исака все понимал и старался сохранить спокойный сдержанный тон, — Так я продолжу. Поймите меня правильно. Я ведь сразу догадался, что вас с моим сыном связывают совсем недружеские отношения, — на этих словах щеки Эвена стали пунцовыми, — Я помню, как отчаянно он умолял помочь вам, даже за самого близкого друга не просят — так, как просил за вас он. И дело совсем не в этом… но связь с вами ни к чему хорошему не приведет. У вас нет будущего, рано или поздно вы не будете вместе, и не известно, кто из вас еще разобьет сердце другому. Так что пусть мой сын лучше пострадает сейчас, пусть пересилит, переживет эту боль, думая, что вас больше нет в живых. Но так правда будет лучше. Я надеюсь, вы меня поняли?
— Да… вы правы, так будет лучше. Я даю вам слово, что никогда более не появлюсь в жизни Исака. Как бы ни было мне тяжело, — все-таки голос его дрогнул. — Я сдержу данное вам слово. И… спасибо за мою семью.
Отец Исака понимающе кивнул, после чего поспешил покинуть дом Эвена.
***
Прошло больше полугода, и постепенно жизнь стала входить в привычную колею. По крайней мере, внешне все выглядело ровно. Исак с отцом вернулись в Осло. Мальчику предстоял третий год обучения в старшей школе.
Внешне все было ровно. Внешне.
А внутри была пустота, которую не мог заполнить ни один человек на свете.
Первое время по ночам, а временами, казалось, что и наяву, Исака мучили кошмары. Виделся ему Эвен, прислоняющий дуло пистолета к виску, боль во взгляде родных глаз и неспособность, как это всегда бывает во сне, что-либо сделать: конечности не слушались его, голос пропадал и не было сознания, реальность ли это или очередной дикий кошмар, повторяющий уже не один десяток кругов в его голове.
На глаза ему попалась одна из книг какой-то американской писательницы с романом с каким-то сентиментальным названием. Чтобы как-то отвлечься, Исак открыл ее на случайной странице.
«Есть одиночество, которое можно убаюкать. Руки скрещены на груди, колени приподняты, и покачиваешься — движение это, в отличие от качки корабля, смягчает душу и убаюкивает. Оно исходит откуда-то изнутри и обволакивает тебя плотно, как кожа. Есть ещё такое одиночество, которое словно накатывает извне. Его не убаюкаешь. Оно живое и существует независимо, само по себе. Оно иссушает и разрастается, захватывая всё вокруг, так что даже звук собственных шагов будто доносится до тебя со стороны…»*
Со всей силы швырнув книгу об стену, Исак упал ничком на кровать и просто завыл в голос.
«Почему…почему, Эвен… зачем?!» — мальчик захлебывался в нескончаемом потоке слез.
На что же надеялся тогда Эвен? Боль притупится и забудется, исчезнет?
Исак рывком вскочил с кровати, схватил брошенную книгу, и еще сгреб в охапку книги с полки, столько, сколько смог. Их он привез из Японии… зачем-то. Все они сплошь были в его пометках: когда-то Исаку нравилось выделять в них понравившиеся цитаты. Особенно много книг было авторства Мураками… как же ненавистны ему были все они сейчас!
Метнувшись в гостиную, где в холодное время года у них всегда горел камин, Исак подошел к огню совсем близко и яростно стал рвать книги на части, кидая обрывки в камин.
Может, он надеялся, что с ними сгорят его воспоминания и боль? Знал он, что это невозможно.
«Хорошо тебе там, Эвен… лежишь и ничего не чувствуешь, а я здесь погибаю изнутри… внутри меня все прожигает таким же огнем, что сейчас превращает в пепел эти чертовы книги… хорошо тебе… что же меня с собой не забрал?!» — слез почти не осталось: все выплакал еще тогда, полгода назад. Сегодня, наверное, последние вылились.
Воздуха стало не хватать. Решил, что надо хотя бы на полчаса выйти на воздух, иначе от этого тупого сиденья в четырех стенах вот-вот можно было лишиться рассудка.
Дошел до какого-то парка. Было совсем безлюдно. Только на одной из скамеек сидела маленькая белокурая девочка. Неподалеку гуляла с коляской молодая женщина, очевидно, ее мама.
Исак тихонько присел на краешек скамьи и несмело повернул голову к девочке.
Малышка чем-то увлеченно занималась, и только приглядевшись, Исак заметил, что девочка складывала из бумаги… журавлика. Японского журавлика.
«Господи… и здесь эта страна преследует меня…»
Неожиданно девочка повернулась к Исаку, пригляделась и, улыбнувшись, протянула готового журавлика Исаку:
— Это тебе, — малышка пролепетала тоненьким голоском.
— Не надо, спасибо, ты столько с ним возилась, оставь себе, — Исак было опешил от такого доброго жеста девочки.
— Нет же, у меня их вон сколько! — тут девочка руками показала сверху донизу, сколько уже смастерила таких, — это тебе, ты такой грустный, а этот журавлик — волшебный, он любое желание исполнит, — девочка так умоляюще посмотрела — трудно было отказать. — Ну же, давай, бери, — девочка сунула ему в руки бумажную фигурку и убежала к маме, напоследок широко улыбнувшись Исаку.
Мальчик еще долго разглядывал ничем не примечательного журавлика.
Конечно, все это был детский лепет… разве может фигура из бумаги исполнить его желание? Конечно, нет. Да никто не может. И ничто.
Все же, сунув журавлика в карман, Исак встал со скамьи и побрел домой. Но всю дорогу до дома из головы его не выходила эта девочка из парка.
________________
* Тони Моррисон
«Beloved»
* Все цитаты в начале частей были из книг, которые прочитал Исак
========== Часть 19 ==========
Домой вернулся ближе к восьми вечера. Отец давно уже был там и, судя по всему, ожидал прихода Исака.
— Где ты был? И почему не отвечал на звонки? Только не говори, что оставил дома телефон, для вашего поколения — это все равно, что остаться без рук, глаз и ушей, — сложно было понять тон отца.
— Я немного прогулялся, — тихо ответил Исак и, почему-то, проверил рукой карман — на месте ли тот журавлик, подаренный девочкой в парке.
— Ты же знаешь, я волнуюсь, у тебя не самое хорошее самочувствие последнее время! парировал отец немного громче обычного.
— Знаю… но не сидеть же мне в четырех стенах… не поможет, поверь, да и не хочу я чувствовать себя лучше. Я бы предпочел вообще перестать чувствовать.
— Исак, — отец было приблизился к нему, но тот отступил назад, и это заставило господина Вальтерсена сохранить дистанцию. — Больше пяти месяцев прошло… пора бы успокоиться и забыть!
— Забыть?! Больше пяти месяцев, говоришь? — Исак горько усмехнулся, хотя смех этот больше походил на всхлип, — Думаешь, время что-то решает?! Я никогда, слышишь, никогда его не забуду! Никогда! А ты… ты даже проститься мне не дал с ним… не позволил сходить перед отлетом на его могилу… — по щеками уже текли горячие слезы.
— Зачем ты сжег книги? — отец, покраснев, отвел взгляд и, видимо, пытался перевести разговор, — Разве они виноваты в чем-то?
— Да! Виноваты! Во всей той красивой лжи, что напихана в них! В реальной жизни — лишь горькая правда, по крайней мере, в моей то уж точно! — с этими словами Исак убежал наверх, к себе.
Отец так и остался стоять возле камина, с тлеющими остатками книг, что так безжалостно ли безрассудно ли были брошены его сыном на сожжение.
Покачав головой, словно с немым укором самому себе, тяжело вздохнул и подошел к мини-бару налить виски. Он понимал, что был жутко виноват перед сыном, он все видел и понимал, и, наверное, где-то в глубине его души уже жила жизнью невольницы та маленькая мысль «стоит рассказать Исаку правду», но пока он был не готов выпустить ее на свободу.