Стол в гостиной накрыли на славу. Свежевыпеченный хлеб, жаркое из дичи, вина, медовуха и даже настойки, приготовленные самим Василием Петровичем - на выбор. Широкову нужно было отдать должное - он действительно был гостеприимным хозяином. Это его свойство передалось и Николаю - он шутил и без устали описывал красоты ближайших лесов, общаясь с гостями так, будто знал их всю жизнь. Рита оставалась безмолвной, но я заметил, что он ловко воспользовалась тем, что отец отвлёкся на гостей. Во взгляде её не было ни тени стеснения, она в упор глядела на Веру Анатольевну, а вернее на её дорогие украшения, немало смущая её этим. Но та, как старшая и более мудрая женщина, старалась не показывать виду, и была сама любезность. Павел Андреевич оказался хорошим рассказчиком, но плохим слушателем. Он запросто мог перебить говорившего, но не терпел, когда перебивали его. Говорил он громко, чётко и с горячностью, отстаивая каждое своё слово и не принимая другой точки зрения.
- Синематограф, - говорил он. - Господа, вот в чём будущее. Представьте себе - теперь можно не только слушать, скажем, эти излюбленные дамами романсы, но ещё и смотреть на исполнителя. Радио - это вчерашний день. Во Франции, если вы знаете, его уже никто и не слушает. И экипажей там почти нет. Все разъезжают на автомобилях, - на последнем слове он сделал особый акцент, произнеся его как-то по-французски. - А у нас, господа, вы когда-нибудь встречали на одной улице больше трёх автомобилей? Нет? Разве что в столице, может быть. Но здесь - провинция, глушь. Просто тошно. Будто бы весь мир где-то далеко впереди, а мы со своими телегами (это слово он произнёс с особым пренебрежением) так и тащимся позади.
- Так, голубчик, отчего же вы здесь сидите? Езжали бы в свою Францию! Жили бы там и радовались! - гневно заметил, уже подвыпивший Самойлов. Он становился форменным патриотом, когда принимал настойки.
- Как вы скоры на выговоры, любезный, - с достоинством произнёс Павел Андреевич. - Вот скажите, - он обратился к Николаю. - Вы - молодой человек, разве всё Вас устраивает? Не хотелось бы Вам лучше жизни? Подальше от грязи и навоза? - он брезгливо поморщился.
- Мне-то жаловаться не приходится... - рассеянно начал Николай. - Милостью Божией, да царскими стараниями - не пропадём...
- Позвольте! - голос Павла Андреевича вдруг стал неожиданно высоким. - Вы, никак, царя прославлять вздумали? Посмешище... Давно ли Вы, Николай Васильевич, изволили бывать в Москве?
- Года два уже, как не бывал, - спокойно ответил Николай.
- Тогда всё ясно! - Павел Андреевич снисходительно насмеялся. - Вы же представления не имеете, что в стране творится, пока в своей глуши сидите! Известно ли Вам, любезный, что царская власть и есть плотина, что удерживает нашу страну от процветания и развития? Во Франции, сударь, как Вам должно быть известно давно произошла революция, которая буквально выдернула страну из имперской хватки! И очень своевременно, скажу я Вам! - он задыхался от переизбытка эмоций. - Вы должны понимать, что нашей родине, если она Вам, конечно, дорога, требуется встряска! Могучая сила, должна вернуть нашей стране величие!
- И что же, - осторожно начал Василий Петрович. - Такая сила имеется?
- Безусловно! - торжествующе заключил Павел Андреевич. - Говорю же, пока вы все сидите здесь, в глухомани, вы же ничего не знаете! А в столице уже давно кипит бурная деятельность. Умные, современные люди за объединение и продвижение прогресса. Мне доводилось с ними общаться. Таких толковых ребят я ещё не встречал! Он молоды, но уже так точно могут определить потребности, присущие времени. Вот, к примеру, господа Малиновский, Абрамович, Мартов и Заславский. Эти фамилии вам ни о чём не говорят? - он усмехнулся. - Так знайте, за этими людьми наше светлое будущее. Идей у них очень много, но все они сходятся в одном.
- В чём же? - еле слышно спросил Юрий.
- В том, что нам пора избавиться от имперского гнёта! - почти закричал Клейменов, и глаза его засверкали.