Что касается Гюльсум, то она верховодила детьми и порой озорничала больше, чем все остальные. Однако больше всего ей нравилась работа няньки. Да и Таир-ага частенько возлагал всю ответственность на Гюльсум, тем самым облегчая себе жизнь.
Если происходила какая-нибудь неприятность, хозяйке дома непременно нужен был кто-то, на кого она могла бы легко все свалить. Обычно под руку подворачивались если не нянька, то Гюльсум. Для нее это не имело значения.
Теперь, когда Надидэ-ханым собиралась отругать Таира-ага, он воздевал руки к небу и со словами: «Ну что же я могу поделать, ханым-эфенди? Эта сумасшедшая девчонка руководит ими» — валил все на Гюльсум и тем самым отводил от себя вину.
Тем не менее хозяйка дома постоянно давала приемной дочери добрые наставления. Однако девочка оказалась существом, которое совершенно не понимало ласковых слов. Да разве могло быть иначе, если раньше ребенок знал только побои и вырос в горах, будто животное?
Даже спустя месяц, с тех пор как она появилась в доме, ей никак не могли привить благородные манеры за столом и научить отвечать «да, я вас слушаю», когда к ней кто-то обращался. Спускаясь по лестнице, девочка производила такой шум и так громко говорила и смеялась, будто вокруг больше никого не существовало. Всех детей называли по именам: «Селим, Фахри, Фахрийе, Нимет», а ее — не иначе как «дитя дома».
Когда взрослые возвращались домой с угощением, Гюльсум выбегала навстречу впереди всех детей. Если собирали в саду урожай, она пихала в рот самые лучшие плоды. А когда дети запевали песню, она все время мешала им, громко выкрикивая грубые слова.
Надидэ-ханым говорила:
— Гюльсум, я обещала человеку, который назвался твоим дядей, что буду хорошо заботиться о тебе. Я не отделяю тебя от своих родных детей… Но я хочу, чтобы ты выросла человеком… Ничего страшного не случится, если ты станешь лучше относиться к нам… Каждый месяц я буду откладывать для тебя деньги. Капля к капле — и получится озеро. Я соберу для тебя хорошее приданое. Выдам тебя замуж за прекрасного человека, когда вырастешь…
Гюльсум слушала эти слова, и казалось, что она согласна с ханым-эфенди. Однако по ее растерянному взгляду становилось понятно, что мыслями она находится где-то в другом месте.
Однажды в саду между детьми произошла большая ссора из-за того, кто первый сядет на качели. Кроме того, одни хотели, чтобы Гюльсум качала их, другие же хотели качаться сами.
К этому моменту Гюльсум наконец-то смогли вбить в голову, что то, что пожелают дети, должно быть обязательно исполнено. Однако сейчас она растерялась и не знала, кого из них слушать.
Гюльсум не представляла, что делать и кому угодить. Селим рос нервным, капризным ребенком, которому был не мил весь белый свет, когда он сердился. Он бросался на девочку со словами: «Бесстыжая, грязная собака… ты ешь хлеб моего отца… знаешь, что я с тобой сделаю, если ты меня не послушаешься?» — и начинал вырывать ей волосы, царапать лицо и бить ногами. Раньше Гюльсум терялась и старалась сдерживаться. Но по мере того, как в ее душе росло раздражение, она злилась и тоже начинала колотить Селима.
Вечером ранее разыгрался сильный южный ветер, высокие морские волны разбросали камни на берегу и разрушили окраину сада, наполнив его обломками остовов лодок, всякой грязью и водорослями. Виноград имел кислый морской привкус. Домашние не спали до утра. Нервы у всех были на пределе. А тут еще и дети с самого утра искали повод для драки. А стычка Селима и Гюльсум еще сильнее подлила масла в огонь. С криками: «Догоняйте ее, этот медведь убивает Селима!» — они навалились на Гюльсум.
Из-за того, что буря бушевала всю ночь, а никто из родных хозяйки дома не находился в пути и волноваться было не за кого, она начала тревожиться за всех людей, которые в это время находились в море, но поскольку ей лично был незнаком ни один из них, тревога не достигла апогея… Потом Надидэ-ханым вспомнила о своих долгах и испугалась, затем нашла в словах друзей, дочек, зятьев скрытый злой умысел и рассердилась. Кроме всего прочего, она думала о том, как и почему терпела выходки Гюльсум целый год, и, поняв, что от нее хорошего ждать нечего, решила вышвырнуть негодницу из дома. Но вместе со спокойствием от принятого решения ею овладел страх перед Аллахом, перед бесконечными адскими муками и ответом в судный день, и она долго проплакала.
Утром глаза Надидэ-ханым совсем покраснели и опухли, она как неприкаянная бродила по дому, временами останавливалась и бралась руками за виски, будто у нее начиналась мигрень. Дочери силой уложили ее в постель и уговорили поспать.