Перед освобождением комендант лагеря, где находился Даг Рэмзи, собрал пленных и прочитал им напутственную речь[1367]. Он сказал, что, вернувшись домой, они будут испытывать обиду и даже озлобленность на вьетнамцев, в какой-то мере вполне оправданную. Он признал, что, хотя лишения, пережитые ими в плену, во многом были неизбежны в условиях войны, отчасти в них были повинны и сами вьетконговцы. Тем не менее он выразил надежду на то, что как зрелые люди они признают, что им посчастливилось остаться в живых, тогда как Вьетконгу было бы гораздо удобнее их расстрелять. Он также надеялся, что бывшие пленные убедят своих соотечественников оставить Вьетнам в покое. Испытав на себе, что такое жить в голоде и лишениях, продолжил он, они смогут лучше понять, за что борются те, кто вынужден существовать в таких условиях без надежды на лучшую жизнь. В ответ на его слова большинство американцев цинично фыркнули, что никто из них по возвращении домой не собирается стать «борцом за свободу вьетнамского народа». Однако Рэмзи позже пришел к выводу, что в словах коммуниста была немалая доля истины «и даже глубокой мудрости».
12 февраля 1973 г. 27 пленных американцев доставили в Локнинь, где им вернули личные вещи. Когда офицер ВК протянул Джиму Роллинсу дешевые часы Seiko, сказав, что это замена его золотых Rolex, утерянных «по причине чрезвычайных обстоятельств военного времени», американец взорвался: «Чушь собачья! Пару недель назад я видел свои „Ролексы“ на руке у твоего кузена!» Полковник ВНА, участвовавший в передаче пленных группе американцев, среди которых был и старый товарищ Рэмзи Фрэнк Скоттон, попросил разрешения заглянуть в кабину их большого транспортного вертолета. Он сказал, что надеется, что когда-нибудь его сын сможет поехать на учебу в США: американцы восприняли его слова как признание того, что коммунисты понимали всю ограниченность собственного общества. За несколько часов до освобождения пленные узнали о трагедии, постигшей одного из их охранников: во время рождественских бомбардировок Хайфона один его ребенок погиб, а другой лишился руки. Они были потрясены, когда этот человек на прощание пожал им руки, пожелал всего хорошего и отдал свой табачный паек. По словам Рэмзи, это был самый впечатляющий жест, который только мог совершить этот человек в поддержку своего дела: «Большинство американцев при таких же обстоятельствах схватили бы АК-47 и устроили пленным бойню в стиле Милай»[1368].
Январь 1973 г.: «шкура леопарда»
Некоторые ястребы до сих пор сохраняют убежденность в том, что, останься Никсон в Белом доме, он бы задействовал авиацию и спас сайгонский режим, когда Север начал свое последнее наступление. Но в феврале и марте 1973 г. президент прямо заявил в разговоре с бывшим военнопленным, что считает возобновление военных действий во Вьетнаме политически невозможным[1369]. 29 июня — спустя всего два дня после того, как Никсон наложил вето на законопроект, запрещающий американские бомбардировки Камбоджи, — лидер меньшинства в палате представителей Джеральд Форд ошеломил конгресс сообщением о том, что президент готов подписать закон, запрещающий Вооруженным силам США ведение боевых действий на суше, в воздушном пространстве и в прибрежных водах четырех государств Индокитая. После того как Форд переговорил по телефону с Никсоном, находившимся в тот момент в Сан-Клементе, чтобы убедиться в том, что он правильно понял намерение главнокомандующего, законопроект был принят 278 голосами против 124 в палате представителей и 64 голосами против 26 в сенате. Хотя впоследствии Никсон возлагал всю вину за крах Южного Вьетнама на конгресс, факты свидетельствует о том, что он добровольно лишил себя свободы действий. Его мотив был вполне понятен: если или, вернее говоря, когда Северный Вьетнам начнет свое финальное наступление на Сайгон, Никсон не хотел снова стать перед мучительной дилеммой, возобновлять или нет военное вмешательство.