Хотя у нас нет записей его разговоров в Сан-Клементе, еще 29 марта он сказал Киссинджеру в Белом доме: «Мы будем бомбить эту чертову Камбоджу, пока конгресс не лишит нас этой возможности. [Тогда] мы сможем обвинить их, что это они пустили все дело под откос»[1370]. В июне он окончательно отрекся от ответственности за Индокитай, что, объективно говоря, было мудрым решением. Война во Вьетнаме породила в американском обществе раскол, невиданный со времен Гражданской войны, и с подписанием Парижских соглашений эта зияющая рана начала затягиваться. 4 августа Никсон подписал инициированный им же самим закон, запрещающий США продолжать любые военные действия в Индокитае. После этого в духе, достойном самого Пилата, он написал лидерам конгресса послание, где предупредил, что, если в результате принятия этого закона Индокитай окажется под властью коммунистов, вся ответственность за это будет лежать на Капитолийском холме.
Больше двух лет назад, 18 февраля 1971 г., Киссинджер сказал Никсону, что он считает разумным предложить Ле Дык Тхо в Париже такую сделку: «Мы готовы установить предельный срок полного вывода наших войск в следующем году в обмен на освобождение всех пленных и прекращение огня»[1371]. «Тогда мы сможем сказать Сайгону, — продолжил советник, — „У вас есть год без войны, чтобы нарастить силы“». В последующие полвека Киссинджер часто утверждал, что добился бы достойного урегулирования, которое имело все шансы на успешный исход, если бы не преждевременная отставка Никсона, вероломство коммунистов и малодушие конгресса. Однако историки Джеффри Кимбалл и Кен Хьюз, изучившие магнитофонные записи Белого дома, нашли множество доказательств того, что и Киссинджер, и Никсон всегда считали Южный Вьетнам обреченным. Уотергейт ничего не изменил. И опять-таки историческое обвинение против этих двух людей состоит не в том, что они не сумели сохранить сайгонский режим, что было почти неосуществимой задачей, но в том, что они пытались убедить американский народ, а затем и последующие поколения в своей искренней приверженности этой цели.
Через шесть месяцев после отставки Никсона Киссинджер так охарактеризовал его в разговоре с Артуром Шлезингером: «Он был гораздо лучше и гораздо хуже, чем о нем думали»[1372]. Уже став госсекретарем — Киссинджер получил это почетное назначение в декабре 1973 г., — он описывал своего босса как поразительно ленивого человека, который зачастую не читал даже самые важные документы. «Его рабочие привычки, — писал бывший советник много лет спустя, — очень напоминали таковые Гитлера, как их описывал Шпеер… Все было покрыто налетом сумасшествия в этой слегка гомосексуальной, вечно напряженной атмосфере Белого дома… Нельзя было доверять ни единому сказанному им слову». Бывшая правая рука Никсона, Киссинджер настолько дистанцировал себя от своего босса, что в конце концов стало казаться, будто все эти годы он присутствовал в Белом доме как любопытный астроном, наблюдавший за деяниями президента через телескоп.
Безусловно, Киссинджер заслуживает благодарности американского народа, за то что помог ему выбраться из этого затяжного кошмара, сохранив хотя бы видимость достойного ухода. Но вьетнамскому народу не за что благодарить этого человека: его тщеславное согласие принять Нобелевскую премию мира, от которой предусмотрительно отказался Ле Дык Тхо, лишь увеличило неизгладимое пятно на его репутации. Большинство вьетнамцев, которым пришлось бежать из коммунистического Вьетнама, по сей день ненавидят Киссинджера за совершенное США предательство. Южновьетнамский историк Нгуен Ки Фонг выносит на удивление сдержанный вердикт: «Его задачей было сделать все возможное, чтобы вытащить американцев из Вьетнама. И он это сделал»[1373].
Война флагов
Когда в январе 1973 г. северовьетнамская военная делегация приземлилась в Таншонняте, на взлетно-посадочной полосе вышла заминка: прибывшие отказались выполнять процедуры паспортного контроля, поскольку это означало бы признание легитимности Республики Вьетнам. Немногочисленные американские зрители могли позлорадствовать, видя, как их бывшие враги в буквальном смысле слова обливаются потом на раскаленном бетоне, но в конце концов формальности было решено опустить. Лейтенант Нгиен Кхием, который в тот день командовал ротой охраны южновьетнамских ВВС, вспоминал: «Они [северяне] говорили и вели себя, как люди, которые знали, что они — хозяева положения»[1374]. Его солдаты спросили: «Лейтенант, они что — все генералы?» Обилие золотых звезд на униформе северян всех рангов сбивало южан с толку.