Бывший офицер южновьетнамских ВВС Нгиен Кхием говорит, что по-прежнему избегает любых контактов с северянами: «Да, мы — один народ, но от их рук погибло много моих родных, друзей и сослуживцев»[1515]. Сегодня он больше не испытывает ненависти, но и не может всего забыть. Точно так же, как и рядовой ВНА Фам Тхань Хунг, получивший тяжелое ранение в Куангчи в 1972 г.: «Время от времени мне снятся кошмары, как я попал под воздушный налет. Еще хуже, когда мне снится, как меня снова призывают в армию и отправляют на войну. Я, как и некоторые представители моего поколения, чувствую себя в какой-то мере жертвой того, что с нами произошло»[1516].
Майор Дон Хадсон, командовавший пехотной ротой в 1970 г., сказал о разочаровании американских ветеранов: «Они думали, что вернутся домой в военной форме с медалями на груди и все будут чествовать их как героев. Но все оказалось совсем не так»[1517]. Дэвид Роджерс — один из тех, кто по-прежнему испытывает сильные эмоции, оглядываясь в прошлое: «Это был колоссальный опыт. Я не имею в виду какие-то там глобальные мысли — нет, в основном это было личное. Я пытался написать книгу, но у меня нет таланта выражать свои мысли на бумаге. Могу только сказать, что мне было трудно, когда я вернулся домой. Было трудно ходить в церковь. Я не мог исповедоваться. Я чувствовал себя грязным. Я был причастен к убийствам». Некоторые ровесники отвернулись от него, узнав, что он воевал во Вьетнаме: «Одна девушка, которая уезжала со своим парнем в Канаду, была очень, очень резкой». Роджерс, как и миллионы других ветеранов, трепетно хранит память о своем взводе: «Как санитар я был там, чтобы помогать своим людям».
Около трети «его людей» были убиты или ранены. Живя недалеко от Вашингтона, время от времени он посещает Мемориал ветеранов войны во Вьетнаме. «Обычно я приезжаю в пять-шесть утра, когда там нет людей. Для меня эта стена — как большое надгробие. Я рад, что она есть. У меня в списке примерно десять имен — Тони из Чикаго, Джерри Джонсон из Миннесоты, Сэм и еще несколько других. Бывает, что иногда вдруг на меня обрушиваются воспоминания. Однажды я был на Мартас-Винъярд и увидел полосу деревьев за солеными прудами. Я подумал: совсем как во Вьетнаме! Самое потрясающее зрелище, которое я видел в своей жизни, — это вертолеты над кронами деревьев. Когда я читаю таких авторов, как Нил Шиэн, меня берет зло на людей, которые управляли Америкой. Они знали, что происходит. Мы ничего этого не знали. Я просто считал шаги, вот и все». Сержант-майор Джимми Спенсер говорит: «Сейчас идет переоценка. По крайней мере, мы начали разделять войну и военных, на которых раньше вешали всех собак за то, что было начато не ими. Нельзя допускать, чтобы общество поворачивалось спиной к ветеранам войны»[1518].
Сегодня, по прошествии стольких лет, возможно, следует даровать прощение и некоторым из тех, кто принимал катастрофические решения, запятнавшие их репутации, но позже раскаялся. Одним поздним вечером 1967 г. в своем огромном кабинете в Пентагоне Роберт Макнамара обсуждал потребности в боеприпасах с сотрудником министерства Уильямом Бремом: «Смотрите, это составит по 2000 патронов в расчете на одного солдата противника. Этого должно быть достаточно»[1519]. Вдруг министр обороны задрожал всем телом: Брем увидел, что тот смотрит на портрет своего предшественника Джеймса Форрестола и по его щекам текут слезы. Как и Форрестол, Макнамара был раздавлен тяжким бременем лежавшей на нем ответственности{68}.
На протяжении всех послевоенных лет Соединенные Штаты будоражат слухи, обвинения и скандалы вокруг судьбы пропавших без вести американцев. Бывший генерал Морской пехоты Эл Грей отказывается посещать Вьетнам, «пока я не буду полностью уверен в том, что в их тюрьмах не осталось наших людей»[1520]. Однако в любой войне есть безымянные жертвы, чьи судьбы так и остаются неизвестными: вся южная часть Вьетнама усеяна надгробиями северовьетнамских солдат с надписью «Льет Ши Во Зань» — «Неизвестный воин». Нет никаких доказательств того, что Ханой после войны продолжал удерживать американских военнопленных против их воли{69}. Боб Дестатт, который 23 года после войны занимался расследованиями дел военнопленных и пропавших без вести в Разведывательном управлении Министерства обороны, уверенно говорит: «Там никого не осталось». Нет оснований сомневаться в словах этого человека, обладающего огромным личным опытом и глубочайшей осведомленностью в этом вопросе.