Новый призыв к оружию
Последние французские солдаты покинули Сайгон 28 апреля 1956 г. Ханой был встревожен и недоволен тем, что главный западный гарант Женевских соглашений умыл руки и отказался от всякой ответственности за дальнейшую судьбу Индокитая, и прежде всего за проведение обещанных выборов. Тем не менее последовавшее за этим возрождение партизанской войны на Юге изначально было не результатом целенаправленных усилий со стороны Ханоя, но следствием стихийного роста недовольства среди местного населения политикой режима Зьема. Как сказал один южновьетнамский крестьянин американскому историку Джеймсу Труллингеру, он и его односельчане считали временное бездействие коммунистов хитрым маневром — Ханой решил подождать несколько лет, пока южане вдоволь не нахлебаются от Зьема и не созреют для революции. Южные партизаны начали наносить удары по правительственным войскам и объектам без какого-либо приказа свыше[169].
Первый призыв к оружию прозвучал в декабре 1956 г. в страстном послании, направленном в Ханой Ле Зуаном, который оставался секретарем ЦУЮВ в дельте Меконга. В своем письме тот описывал репрессии против своих товарищей, уничтожение партийных ячеек, ужесточение военных мер, особенно на Центральном нагорье. В ответ Политбюро неохотно разрешило южновьетнамским коммунистам использовать оружие в целях самообороны, а также санкционировало убийство некоторых «реакционных предателей» и террористические атаки на «институты Зьема». На Юг был направлен небольшой контингент опытных диверсантов-подрывников и офицеров разведки — тех, кого на Западе называют коммандос. Южновьетнамские коммунисты утверждали, что только в течение 1957 г. ими были убиты, похищены или подкуплены 452 правительственных назначенца, в основном деревенских старост. Возобновились теракты: 17 июля взрыв в баре в городке Чаудок унес жизни 17 человек; 10 октября в сайгонском кафе 13 человек получили ранения; в то же месяце в результате трех взрывов в столице были ранены 13 американских военнослужащих.
Следующим важным событием стал переезд Ле Зуана на Север. Летом 1957 г. он получил приказ прибыть в Ханой, но первое время после приезда их с товарищем держали под охраной в гостевом доме. Эта мера предосторожности, вероятно, была вызвана продолжающейся борьбой за власть, обострившейся на фоне затяжного экономического кризиса. Однако Ле Зуан с товарищем каждый вечер выбирались из номера и отправлялись в город поразвлечься — посмотреть представление в театре «Хонгха» и т. п.[170] В конце концов охранники прокололи шины на их велосипедах, чтобы удержать в гостинице. По слухам, Ле Зуан жаловался на то, что Политбюро хотело спокойной жизни: «Они бросили нас»[171].
Чем дольше он оставался в Ханое, тем лучше понимал, что в случае начала новой войны рассчитывать на поддержку Москвы или Пекина не стоит. Тем не менее бешеная энергия позволила ему в последующие месяцы взять верх над всеми оппонентами и приобрести огромное влияние в Политбюро, не в последнюю очередь благодаря поддержке близкого друга и соратника Ле Дык Тхо, которого один высокопоставленный партийный функционер охарактеризовал как «молчаливого человека с холодным умом и сердцем»[172] и который впоследствии станет визави Генри Киссинджера на Парижских мирных переговорах 1972–1973 гг. Заслуги Ле Зуана, пострадавшего за дело революции больше, чем любой другой член Политбюро, наделяли его огромным авторитетом. Ему приписывают знаменитую фразу: «Разговаривать с империалистическими бандитами бессмысленно — нужно взять молот и снести им голову». В декабре 1957 г. секретарь ЦК партии был снят с должности из-за серьезных ошибок в ходе проведения аграрной реформы. Зяп казался естественным кандидатом на его место. Но вместо него у руля партии встал Ле Зуан.
Ле Ван Нюан — настоящее имя Ле Зуана — родился за полвека до описываемых событий в северной части Южного Вьетнама в семье плотника и стал убежденным революционером задолго до того, как Хо вернулся из изгнания. Сила его личности делала его непререкаемым лидером, хотя более деликатных партийцев отталкивали его чрезмерная прямолинейность и полное пренебрежение социальными условностями. Он презирал слабость во всех ее проявлениях, как человеческую, так и идеологическую, признаки которой он явно видел в Зяпе и — хотя он никогда не осмелился сказать об этом открыто — в стареющем Хо Ши Мине. Его личная жизнь оставалась загадкой до самой его смерти. Только в начале XXI в. его вторая жена, бывшая связная во вьетминевском подполье, Нгуен Туй Нга, рассказала свою трагическую историю[173].
173
Суан Ба, серия статей и интервью со второй женой Ле Зуана, опубликована в газете