В течение 1959 г. Вьетконг неуклонно наращивал интенсивность вооруженного сопротивления. Вечером 8 июля американские инструкторы в 7-й Южной пехотной дивизии, базировавшейся под Бьенхоа, приготовились насладиться фильмом «Порванное платье» с красоткой Джинн Крейн в главной роли, когда их импровизированный кинотеатр атаковали шестеро вооруженных вьетконговцев. 38-летний майор Дейл Руис и 44-летний старший сержант Честер Овернанд были убиты. Они стали первыми американцами, погибшими от рук коммунистов в конфликте, который впоследствии получил название Второй Индокитайской войны. Партизанские атаки активизировались по всей стране: в один из декабрьских дней в предрассветной темноте взвод вьетконговцев остановил гражданский автобус на дороге № 4 в дельте Меконга. Угрожая оружием, они выгнали пассажиров и заставили водителя отвезти их на укрепленный пост правительственных сил. Прибыв к нему на рассвете, они обнаружили ворота открытыми: большинство солдат ушли на рынок. Нападавшие сразу убили одного полицейского и нескольких защитников; остальная часть гарнизона сдалась. Партизаны собрали все оружие и взорвали пост, после чего исчезли в джунглях, забрав с собой деревенского старосту, которого позже нашли убитым.
Целью Вьетконга было показать, что они способны наносить удары где и когда угодно. Один коммунист торжественно резюмировал: «Тигр проснулся!»[181] Теперь крестьянам приходилось еще аккуратнее лавировать между двумя силами, поскольку малейший просчет мог стоить им в лучшем случае всего имущества, а в худшем случае — жизни. Почти все платили тайную дань коммунистам, которые с помощью умелой пропаганды значительно преувеличивали свою мощь и успехи. Партработники любили цитировать вьетнамские пословицы «Лучше быть головой крысы, чем хвостом слона»[182] и «Как бы сильно ты ни хотел сбросить свои рога, ты все равно останешься могучим буйволом». Коммунисты организовывали митинги — шумные действа, сопровождаемые какофонией гонгов, громкоговорителей и стука «деревянных рыб», на которые добровольно-принудительно иногда собиралось до тысячи крестьян. Они срывали правительственные флаги и обклеивали стволы деревьев плакатами и лозунгами. Их пропагандисты распространяли легенды о мистических возможностях Вьетконга: волшебных рисоварках, надувных лодках, умещающихся в рюкзаках, самодельных гаубицах «Небесные скакуны» и пушках, способных одним выстрелом убить 50 человек[183]. Доверчивые крестьяне верили этим сказкам. Время от времени вьетконговцы строем проходили через деревни в дневное время, чтобы побравировать своей силой.
Как и в эпоху Вьетминя, вьетконговцы иногда пытали и убивали своих жертв на глазах у согнанной толпы деревенских жителей. Одна женщина, чьи двое сыновей служили в ВСРВ, была зарублена мачете. Мужчина, которого закапывали заживо, не переставал кричать: «Я же умру! Я умру!», пока его крики не затихли под слоем земли. Еще один мужчина был убит только лишь потому, что его видели выпивающим с местным полицейским. На одного крестьянина, который поддерживал коммунистов из убеждений, приходилось двое, кто делал это из страха. Тем не менее реальная поддержка все же существовала, отчасти потому, что революция давала беднякам чувство принадлежности к чему-то большему, возвращала гордость и самоуважение униженному народу. Немаловажным фактором была и предосторожность, вызванная растущей убежденностью в том, что режим Зьема обречен и будущее — за коммунистами.
К началу 1960 г., по утверждению коммунистов, так называемые вооруженные пропагандистские группы Вьетконга убили 1700 правительственных чиновников, деревенских старост, учителей, медработников и еще 2000 взяли в заложники. По всему Центральному нагорью то тут, то там вспыхивали восстания. Войска Зьема жестоко их подавляли и восстанавливали контроль над территориями. После принятия нового драконовского Закона об измене были арестованы тысячи диссидентов и представителей религиозных меньшинств, а также подозреваемых в связях с коммунистами. Были возвращены казни на гильотине, которая вновь стала любимым орудием правительственных палачей.
Многие вьетконговцы разочаровались нежеланием ЦУЮВ — и в конечном счете Ханоя — санкционировать эскалацию партизанских действий в полномасштабную открытую войну. Местные коммунисты возобновили призывы к оружию, чтобы противостоять «безжалостному терроризму»[184] Сайгона. В отсутствие активных боевых действий и надежды на скорую победу, скука и лишения партизанской жизни для многих были невыносимы. Боец одного отряда, базировавшегося в дельте Меконга, вспоминал, что вокруг их лагеря стояла зловещая мертвая тишина, которая нарушалась только криками диких животных: «В гуще джунглей, с грязной водой и малярией, жизнь была грустной штукой»[185]. Их командир однажды закричал перед старшими офицерами, стуча кулаком в грудь: «Я лучше умру, чем буду жить так! Давайте начнем воевать!»