Ни одно из этих движений не смогло выйти за пределы городского среднего класса, из которого вышли их лидеры. С коммунистами все было иначе. Они с самого начала поставили перед собой задачу объединить фабричных рабочих Вьетнама с крестьянским большинством, но их мучила фракционность: три коммунистические партии соперничали друг с другом, пока Хо не собрал их лидеров в Гонконге в 1930 году и не объединил их под единым знаменем. Тем не менее, французы оказались слишком сильны для них, подавив крестьянские восстания в Тонкине и северном Аннаме в 1930 году, а десятилетие спустя — в Кохинчине. Французы обстреливали демонстрантов, бомбили деревни, подозреваемые в укрывательстве повстанцев, и расстреливали безоружных мирных жителей. Партийное руководство на Юге было практически уничтожено.
Когда в июне 1940 года Франция безропотно сдалась нацистской Германии после шести недель боев, многие вьетнамские националисты радовались унижению своих колониальных хозяев. Императорская Япония, вскоре вступившая в союз с Германией и стремившаяся к захвату британских и голландских колоний по всей Азии, вынудила коллаборационистскую Вишистскую Францию разрешить ей разместить войска в Тонкине в обмен на право продолжать ежедневное управление колонией. Через год японские солдаты оккупировали весь Вьетнам.
Некоторым вьетнамцам казалось, что крах французов и приход японцев означают долгожданный конец колониального господства белых. Но Хо Ши Мин смотрел на вещи иначе. Для него японцы были чужеземными захватчиками, не более желанными, чем французы. Франция могла быть «империалистическим волком», говорил он, но Япония была «фашистской гиеной», заинтересованной только в том, чтобы эксплуатировать его страну, поставлять каучук для своей военной машины и захватывать вьетнамские посевы, чтобы наполнить свои собственные рисовые чаши. «Японцы [стали] настоящими хозяевами», — писал он. «Французы [стали] своего рода уважаемыми рабами. А на долю индокитайцев выпала двойная честь быть не только рабами японцев, но и рабами рабов — французов».
Хо отождествлял себя с союзниками, будучи уверенным, что они в конце концов победят японцев, и надеясь, что после окончания войны они отвергнут ныне дискредитировавших себя французов и вознаградят вьетнамских националистов независимостью, которой они добивались десятилетиями. «Такая благоприятная ситуация выпадает раз в тысячу лет», — говорил он своим последователям и был полон решимости воспользоваться ею.
МОМЕНТ НЕВИННОСТИ
Как и многие сыновья мандаринов, Буи Дьем, родившийся в 1923 году в Аннаме, был воспитан в неприязни к французам. Его дед и отец отказались служить при дворе Нгуенов, потому что императоры выполняли волю Парижа, и он лично испытал на себе цветовые предрассудки, характерные для отношений между колониальными правителями и теми, кем они управляли. Хотя он был хорошо начитан, вестернизирован и красноречив по-французски, в юности его не пускали на единственный теннисный корт в его родном городе только потому, что он был вьетнамцем.
Тем не менее, вспоминал он, иногда ему казалось, что он научился «всему» у французов — «их языку, их культуре». Изучение их революции научило меня разнице между рабом и свободным человеком». Этот урок преподал ему в элитной ханойской школе, которую он посещал, молодой учитель истории по имени Во Нгуен Гиап, который однажды таинственным образом исчез из школы. Много позже он вновь появился на поле боя, чтобы победить во Вьетнаме сначала французов, а затем американцев.