На столе Громовых домашних компотов не наблюдалось. Был магазинный сливовый сок и – видимо, специально для Верочки – стояла бутылка лимонада «Буратино». И мандарины – не пара жухлых, зеленоватых, а полная корзиночка спелых, налитых, даже с виду сочных и сладких. А также много-много шоколадных конфет в вазочке: и «Мишка косолапый», и «Мишка на севере», и «Красная шапочка», и «Каракум», и «Ананасные», и «Гулливер» – ешь, не хочу!..
– Ну, что же ты скромничаешь, – подбодрила её бабушка. – Давай-ка я положу тебе белого салата…
Что из себя представляет «белый» салат, Верочка не знала. Выглядел он, впрочем, совершенно так же, как и «зимний» – то есть оливье. Отведав пару ложек, она поняла, что, по сути, её мама готовила то же самое – ну, то есть, конечно же, вкуснее. «И названия салатов у них в Москве дурацкие», – с досадой подумала девочка.
Утка с яблоками ей тоже не особо понравилась – уж, конечно же, гораздо меньше, чем мамина жареная курица. Мама всегда подкладывала ей на тарелку лучшие кусочки – ножку или грудку, и Верочка с наслаждением обгрызала поджаристую золотисто-коричневую кожицу, истекающую пахучим горячим соком…
Это было странное, на редкость нескладное застолье. Сначала они молча смотрели с бабкой по телевизору новогодние комедии, бездумно переключая с одного канала на другой и обратно (особо выбирать не приходилось): «Иронию судьбы», «Карнавальную ночь», «Чародеев»… После боя курантов, под которые они торжественно подняли бокалы с лимонадом, бабка уточнила, не хочет ли Вера спать, и, получив отрицательный ответ, предложила попить чаю с тортом.
Под чай и новогодний праздничный концерт, начавшийся сразу после полуночи, Верочку разморило. Она вполглаза и вполуха следила за происходящим на экране, уютно свернувшись калачиком в мягком кресле. Валентина Легкоступова пела «Ягоду-малину», Вайкуле с Леонтьевым – «Ах, вернисаж»… Владимир Кузьмин исполнял «Симону», а Зураб Соткилава – «Сулико» на грузинском языке… Льва Лещенко сменяла София Ротару, а Ротару – Пьеха и Пугачёва, «Весёлые ребята» призывали тётю не волноваться, братья-узбеки отплясывали свои народные танцы, а Ярмольник, Абдулов, Фарада и Ширвиндт веселили народ…
Почти четверть века спустя, вернувшись из США в Россию и встречая здесь свой первый Новый год, Вера включила телевизор и поразилась: на всех каналах (которых, к слову, стало не в пример больше) мелькали практически всё те же лица из её советского прошлого: Пугачёва, Вайкуле, Лещенко, Леонтьев, Ротару… И фильмы крутились те же самые, привычные с детства, – «Ирония судьбы», «Чародеи» и «Карнавальная ночь». «Неужели за два с половиной десятилетия в стране не появилось более достойных артистов и не сняли ни одного стоящего новогоднего фильма?» – с грустью подумала она.
Вера и сама не заметила, как заснула. Бабушка в этот момент как раз отлучилась: в прихожей заливисто трезвонил телефон. На бесконечные новогодние поздравления от бывших коллег и многочисленных приятельниц нужно было вежливо отвечать традиционными пожеланиями («Здоровья, самое главное – здоровья, всё остальное приложится!»). Вернувшись в гостиную, старуха обнаружила, что Верочка свернулась калачиком прямо в кресле и безмятежно посапывает. Римма Витальевна осторожно перенесла её на свой раскладывающийся диван, уложила поудобнее, накрыла одеялом и долго-долго сидела рядом, смотря на внучку.
– Ничего… – пробормотала она, – ничего, купим тебе кровать, поставим в детскую… Всё у нас будет хорошо, девочка.
Среди ночи – или, может быть, уже под утро – Вера вдруг резко проснулась и села на постели с громко бьющимся сердцем. «Жар-птица! – звенело у неё в голове. – Моя жар-птица! Где она?»
Изо всех сил воскрешая в памяти подробности событий минувшего дня, девочка сообразила, что в последний раз держала брелок в руках ещё в такси, по дороге в Москву. Когда же машина подъехала к дому, Вера предусмотрительно сунула птичку в карман пальто. Затем, оказавшись в квартире Громовых, она сняла пальто и…
«Старые вещи я отдала дворничихе Насибе. Девчонка у неё примерно твоего возраста. Ей твои вещички как раз впору будут, и пальто, и платье, и шапка…»