-- Оставь их вдвоем, - посоветовал Эрику Улен. - Ты и так ухватил за рукав удачу, пойдем, расскажешь, где нашел его! Я с лесным конвоем обшарил весь лес...
... И они ушли, а я развела кипяток травами и стала раздевать Эмиля. Руки не слушались меня, застежки заедали и не открывались. Трудно поверить в чудо, которого не ждешь, ведь Эмиля не должно было быть в живых и нам не судьба была больше увидеться.
Ветер нещадно истерзал противника. Синяки и ссадины покрыли все его тело; казалось, он побывал в самом глубоком ущелье мира и его бросало с одной скалы на другую до тех пор, пока Солнце не сжалилось над ним. Эмиль стал таким далеким, будто говорил с самой смертью. Порванная куртка с трудом прикрывала свитер, но он больше не хранил запах дома, он пах землей и сыростью. Я мыла Эмиля и думала о том, что даже тогда, когда мы впервые прикоснулись друг к другу, я не испытывала такой невыносимой боли в груди от счастья, что трогаю его. Перед лицом смерти многое изменилось, и сказочных богатств стоила каждая минута, проведенная рядом с ним. Мне вспоминались его слова, его голос, умеющий звучать и ласково и строго, его вечный сарказм виделся теперь совсем в другом свете, а музыка, звучание его флейты, неслышной песней лилась с его холодного чела...
Смерч заморозил моего возлюбленного до самого сердца, и горячая вода не могла помочь, она согревала только снаружи. Когда его губы в очередной раз обожгли меня холодом, я собрала все одеяла, разделась и легла рядом. Когда-то Улен учил нас, что тело женщины - самый верный способ согреть мужчину. Эрик отпустил на этот счет немало вольных шуток, но, в сущности, Улен оказался прав. Как только под дюжиной одеял жар одолел меня, он перекинулся на Эмиля, и от кожи к коже пошло по его жилам тепло возлюбленной; жар, не сравнимый ни с каким другим...
"Очнись! - молила я. - Вернись к нам!", но Эмиль оставался в руках какой-то другой силы, и она крепко держала его. Я боролась с этой силой, пока у меня хватало духу, но вскоре, обвив собой умирающего друга, погрузившись в надежды и молитвы, я уснула, а когда проснулась, был уже вечер следующего дня.
Я проснулась от жуткого холода. Под дюжиной овечьих одеял меня била мекая дрожь. Зубы стучали и не было возможности остановить их. Я с трудом очнулась и с трудом заставила себя вернуться из глубоких, прямо-таки подземных снов в мертвую ледяную реальность. Эмиль лежал рядом бездыханный, скованный невидимым нерастопляемым льдом, но живой. Должно быть, он боролся и где-то вот тут, рядом, и в то же время там, далеко, все еще вздрагивало гордое сердце, толкая в долгий путь от изголовья до приставленной скамьи холодную густую кровь моего возлюбленного. Должно быть... но жилка на его ключице не плескала, а ведьмов хваленый дар отмалчивался за болезненным блеском моих иттиитских глаз. Я поцеловала Эмиля в холодный лоб, подоткнула одеяла и, кутаясь в рваную куртку, подошла к окну. Небо должно было объясниться, но оно молча опустило глаза. «Кто научил мое сердце так болеть? - подумала я, - Должно быть тот же, кто придумал смерть и вдохнул силу в ветра Унтара ...» Темнела живая изгородь, за ней засыпал Синий Лес. Там, за пределами меня, последний летний месяц рассыпался мириадами ярких звезд. "Кра - кра..." - неспешно и тяжело летел в ночной тишине ворон и подгребал под себя темно-синий бархат вечернего простора.
Я проводила ворона равнодушным взглядом, мир умер без Эмиля ...
Из-за неплотно закрытой двери слышались голоса, но стоило мне войти в обеденный зал, как наступила тишина. Тускло горели коптилки, все сидели за столом и, как один, смотрели на меня.
-- Кофе? - спросил Мирон.
-- Кофе - это хорошо! - согласилась я, села и оглядела всех. - Ну что вы хотите услышать? Он холодный, он без сознания! И мой дар, как выяснилось, ни ведьмы в этом не разбирается! - я помолчала. - Скажите, что делать...
Тигиль перекинул нож из правой руки в левую и молча отрезал мне ломоть хлеба. Они ждали целые сутки. Он, как и остальные, надеялся, что я скажу больше.
-- Послушай, сестренка... - Эрик достал из шевелюры пальцы, было заметно, что в эту ночь он не спал. - Если не получится у тебя, то у кого получится? Тигиль и Улен приготовили отвар липы, Ив приготовила согревающую мазь из тех трав, что на прощание дал ей Хранитель Гор... Но прежде чем лекарства пригодятся, наш гордый малыш должен вернуться в мир, где по жилам течет горячая кровь. Я нес его, и я знаю, его кровь была холодна, как весенние воды Ааги. Итта, обрадуй меня, девочка, я прошу...
-- Древнее волшебство не по зубам моему дару, Эр! Эмиль борется со смертью, а, значит, надежда есть... - мне казалось, я не смогу произнести этих слов, но глаза Эрика заставляли верить, что смерть отпустит его брата, отпустит моего Эмиля. - Моли Солнце вернуть ему тепло... - сказала я и тихо добавила, - как молю я вернуть мне утраченную веру...
-- Ладно, не кори себя, - сказала Ив, - ты просто испугалась...
-- Я не просто испугалась, я потеряла веру и предала его...
-- Пустое, - наморщил нос Тигиль, и ухнул передо мной на стол дымящийся чан, - отвар готов! Иди к нему, Итта!
Отвар липы и согревающие мази, согревающие мази и отвар липы - это все что чередой неслось у меня перед глазами в следующие дни.
Четверо суток Эмиль не приходил в себя, и на пятые мы потеряли надежду. Эрик и Ив не отходили от него, выкраивая время только на пятнадцать минут сна, я не отлучалась ни на секунду. Эрик чувствовал себя ужасно и сам чуть не слег. У близнецов есть тайная, в миру почти не различимая, но в беде крепкая связь, которая работает получше любого дара. Неслучайно именно Эрик нашел Эмиля и не случайно Эрика вслед за братом разбила лихорадка, от которой он видел одно спасение - трубку, он не выпускал ее изо рта и не спал все дни, пока умирал брат...
Малодушие, охватившее меня поначалу, сменилось упрямой надеждой, заткнувшей пасть безжалостно вопящему дару. Но дни шли, а Эмиль оставался холоднее ледяной глыбы, и подобно тому, как застывшая вода разрывает любой сосуд, Эмиль разрывал мне сердце и моя душа рыдала, роняя в чан с травами невидимые слезы. Я призывала на помощь все возможные силы, но ни мой подлый дар, ни третий глаз не подавали признаков жизни. Перед лицом настоящей опасности Итта Элиман оказалась бессильна.
На пятые сутки, к вечеру, когда наши силы и наша надежда утекали из душной комнаты конвоиров и не было никакой возможности их остановить, кожа Эмиля вдруг оттаяла. Я поднесла чашу с горячим отваром и увидела на его губах капельки пота. Мы не поверили в чудо! Но слетелись друзья; Улен, ежечасно проверяющий Эмилю пульс, пересчитал трижды, и ореховые глаза Учителя улыбнулись! О Солнце, можно ли передать, что мы почувствовали?! Луна заглянула в окно, птицы вернулись в сад, мыши за печкой, и те радостно принялись грызть карандаш.... Надежда блеснула яркою вспышкой и погасла, радость наша оказалось преждевременна.... Температура стремительно поднялась до неизвестного значения. Мирон принес термометр, но термометр лопнул, и следующие три дня нам пришлось бороться с жаром. Эмиль пылал так, что я чуть ли не каждый час меняла простыни и рубахи, теперь его губы пересохли, а лицо горело огнем. Ив прикладывала ко лбу мокрую косынку, и косынка сразу же впитывала жар. Я поила Эмиля с ложки бульоном и настоем ромашки. Это было сущим наказанием, спящий Эмиль почти ничего не глотал, и все проливалось ему на грудь. Эрик ходил по комнате из угла в угол и действовал всем на нервы. Так прошло еще три дня. Только на восьмые сутки я заметила, что рубашка на Эмиле намокает уже не так часто, а косынка на его лбу остается холодной долгое время. Мы победили, жар прошел! Следующую ночь Эмиль метался по кровати и говорил со смерчем, а наутро он открыл глаза.
- Эмиль, Эмиль, Эмиль! - повторяла я, гладила его волосы, целовала исхудавшие руки. - Ты это сделал! Сделал! Ты победил смерть!
-- Я думал, была зима... - произнес Эмиль, изо всех сил стараясь подняться на подушке. - Потом пришел огонь, растопил лед...